Круче удовольствия не придумаешь, и вправду.

Нет ничего круче крутого подбородка Пабло-Иманола Нуньеса,по кличке Ангел.

Нет ничего круче, и сейчас он упрется прямо в мойсобственный, слегка дрожащий; интересно, нашлась ли у Ангела отмычка для губотставной попсовой гирлы, ведь ключи потеряны, потеряны… Или я сама ихпотеряла, забросила в заросли лопухов и репейника, — следуя Ленчиковуконтракту?..

Ха.

Никакой отмычки у него нет, это становится ясно, как толькоон начинает жаться к моим губам. Но приходится признать, что ночные поцелуиАнгела отличаются от дневных. Дневные не требуют продолжения, это игра, вертеп,карнавал . Из тех карнавалов, которыми наводнен Сичес и попасть на которые мнетак и не довелось. Но этот ночной поцелуй… Плевать, что отмычкой и не пахнет.

Плевать, он просто взломает дверь — Ангел, mio costoso.

И он взламывает.

Он запускает язык в мой онемевший рот, и этот проклятый языктребовательно касается моего языка, он делает круг почета вокруг моего языка.Язык Ангела кажется мне колючим, шерстяным; прямо как свитер на голое тело, откоторого иногда так горят и вспухают соски. Собачья шерсть, свалявшаяся собачьяшерсть, неужели эта чертова шерсть приводит Динку в такой экстаз?..

Вот хрень.

Ангел не останавливается, он приучает мой язык к своему, онпоршнем засасывает мои губы и снова выпускает их, и снова засасывает. А потомначинает покусывать нижнюю губу. И ласкать верхнюю. Я должна привыкнуть, ядолжна привыкнуть к собачьей шерсти — и я привыкаю.

Привыкла же я к Рико, в конце-концов.

Дурацкий пес не нравится мне, но я привыкла.

То же самое происходит и с губами Ангела. А потом — с рукамиАнгела.

Какая уж тут к черту психоделика! — ее можно засунуть взадницу, психоделику, Пабло-Има-нол вовремя вспоминает, что знает толк в джазе,очень вовремя. Он импровизирует с моим телом, как с саксофоном, он вдавливаетменя в кушетку и припечатывает собой. Я даже не успеваю заметить, какоказываюсь обнаженной, почти обнаженной, носки не в счет„. У Ангела ловкиепальцы, очень ловкие, созданные как раз для такой любви: на кушетке, сразведенными голыми коленями, но в носках. Нет, до разведенных коленей дело ещене дошло, разведенные колени — потом.

А сейчас…

Он оставляет в покое мои губы, перебирается на подбородок,потом соскальзывает на шею, буксует в ключицах, взбирается на грудь. Там Ангелостанавливается, на груди Ангел замирает. И я замираю, я думаю, какой сосок онвыберет — левый или правый?

Он выбирает правый.

И снова его шерстяной язык делает круг почета — теперь ужевокруг соска. И снова я не могу избавиться от этого ощущения: свитер на голоетело. Носить свитер на голое приучила меня Динка, вернее, не приучила — яукрала у нее эту привычку. Я люблю красть привычки, я люблю красть мысли —Ленчикова школа и дрессура покойной Виксан не прошли даром.

Свитера на голое тело — очень эротично.

Ангелы на голое тело — очень эротично.

Нужно только немножко потерпеть, потерпеть… И я лишусь этойнавязшей на зубах девственности, и приближусь к Динке, и выбью козырь из еерук. Пусть маленький, вшивую шестерку, которую и козырем назвать нельзя, и всеже, все же… Завтра Динка обязательно заглянет в библиотеку, завтра —контрольный день, двенадцатое, завтра мы все должны решить. Она обязательнозаглянет в библиотеку, обязательно.

И найдет здесь меня, голую меня, уж я постараюсь пуститьпыль ей в глаза, я постараюсь быть бесстыдной. Быть бесстыдной — это единственнаяДинкина привычка, которой я хотела бы владеть безраздельно. И единственнаяпривычка, которая так и не далась мне. Но теперь, теперь..

Нужно только потерпеть.

И я терплю. То есть не совсем терплю. То, что делает Ангел смоим телом, не вызывает во мне никакого восторга, но и ненависти не вызывает.Это необходимо, говорю я себе, это необходимо, так же, как необходимо было естьовсянку в детстве. Так же, как необходимо было улыбаться продажным, с явнымналетом желтизны, писакам и лепить им горбатого про Пруста, Фриша и Симону,мать ее, де Бовуар. Так же, как необходимо было раздавать хреновые автографыхреновым фанатам, пока рука не занемеет…

Вот и сейчас — у меня немеют руки, обхватившие Ангела заспину: я ощущаю рельеф мышц, я пропускаю между пальцами струйки пота, сколькоже он трудится над несчастной железобетонной девственницей, черт возьми!..

Все так и должно быть.

Все так и должно.

Он чуть убыстряет темп, прислушивается ко мне и убыстряеттемп. Мне немного больно, но это терпимая боль, терпимая. К тому же я к нейготова: я знала, что со мной случится нечто подобное, рано или поздно. Я любилапорассуждать о девственности, к чему бы она не относилась. Господи, неужели янаконец-то избавлюсь от нее?!

Она не нужна мне так же, как не нужны больше рассуждения оней, как не нужна я сама. Никому, никому. Разве что притихшим зверям бестиария.Им, им я необходима, мы столько времени провели вместе. И они стали совсемручными. И я стала совсем ручной. И я нужна им… Вот в это мне хочется верить.

Больше всего.

Черт, как больно… Больно мгновенно.

Больно в тот самый момент, когда он кончает. В меня впервыекончает мужчина, с ума сойти… Видела бы это Динка… Ангел, за секунду до этогобившийся как птица в силках, постанывающий и шепчущий мне в шею что-тонечленораздельно-испанское, обмякает. И я впервые ощущаю его тяжесть. И онатоже не кажется мне неприятной.

— Тебе понравилось? — спрашивает он черезнесколько коротких минут.

Я улыбаюсь и целую его в переносицу. И думаю о том, что напростыни наверняка останутся пятна. Его пятна, а на свои… вернее, на свое… мнеровным счетом наплевать.

* * *

…Остаток ночи я провожу на кушетке в одиночестве.

Я сама выгнала Ангела; он хотел остаться, но я попросила егоуйти. Он хотел остаться, он хотел застолбить территорию, он хотел проделать сомной это еще раз, быть может — даже не один.

Легкие касания, легкие покусывания, рассеянный всплеск губ —только для того, чтобы снова это получить.

Но я больше не хочу этого.

Я хочу остаться одна. Ну, не совсем одна, в обществеобшарпанной и потерянной девственности. Она валяется у меня в ногах, никому ненужная, мне в первую очередь, вот все и свершилось. Забросив руки за голову илениво разглядывая носки, я думаю о том, что ничего выдающегося не произошло.Было немножко больно, только и всего; это — легко забывающаяся боль, утром я оней и не вспомню. Нет, она по-прежнему дает знать о себе, легким жжением — там,внутри.

Но утром я о ней и не вспомню.