Вот только шерстяной собачий язык Ангела я запомню навсегда…

С мыслью об этом я засыпаю, а просыпаюсь от того, что наменя смотрит Динка. Я чувствую ее взгляд сквозь толщу сна, мгновенноскатывающегося к кошмару: вся наша двухлетняя звездная жизнь рядом и естькошмар.

Я чувствую ее взгляд сквозь толщу сна, Динкины глазапробивают ее, разрезают пополам, они умелые ныряльщики, кто бы мог подумать;бронзовые ловцы жемчуга и рядом не стояли. Сейчас Динка вскроет ножом все моипотаенные раковины, чтобы найти там воспоминания о прошедшей ночи, о языкеАнгела и о его члене, чтобы найти там бестиарий. Только этого не хватало.

Я просыпаюсь.

Просыпаюсь именно так, как мечтала: бесстыже разбросав руки,бесстыже разбросав колени, ] бесстыже потянувшись.

— Ола, — по-испански говорю я Динке бесстыжимртом. — Привет.

— Давно не виделись, — хмуро бросает она. —Прикройся хотя бы… Смотреть противно.

Я улыбаюсь. Я добилась своего. Я стала такой же бесстыжей,как и временно впавшая в целомудрие Динка.

— Тебе что-то не нравится? — вот так-то! И никакихунижающих мое достоинство просительных «Диночка». Никаких.

— Мне не нравишься ты. Причем давно и активно. Но тебя,как я понимаю, это не чешет. — Вместо «чешет» она употребляет совсемдругое слово. Матерное.

— Абсолютно. Абсолютно не чешет. — Вместо «чешет»я употребляю совсем другое слово. Матерное.

Я снова потягиваюсь, краем глаза наблюдая за Динкой. Большевсего ей хочется сейчас вцепиться мне в волосы, это непередаваемо сладкоежелание прочно застряло на ее лице. Там, в прошлой жизни, под сенью «Таиса»,она иногда позволяла себе распускать руки, я до сих пор помню привкуснескольких ее тумаков. Таких, что даже папахеновские экзекуции по сравнению сними выглядят легкими поцелуями на пикнике. Легкие поцелуи среди кинзы,нарезанных помидоров и бутербродов с сыром. Тумаки не прошли бесследно, сподачи гнусной доморощенной пиарщицы Виксан слухи о них робко просочились впрессу. И Динка, сама того не желая, пополнила косяк бойцовых рыбок-ревнивцев,возглавляемых хулиганистыми Джонни Деппом, Чарли Шином и РобертомДауни-младшим. Такими же глянцевыми персонажами, как и мы сами. Те еще былиразборки после пары подметных статеек, Динка едва не своротила Виксану скулу, анаш рейтинг, рейтинг парочки отвязных душек-лесби, снова подскочил. Виксан,Виксан, жаль, что ты не увидишь финала… Тут уж желтой прессой не отделаешься,Виксан…

— Он это сделал. — Динка набрасывает на меня крайиспачканной любовью простыни. — Он все-таки это сделал.

— Сделал. — Черт, черт, черт, как победно звенитмой голос! Неужели это я, Господи?

— И как?

— Фантастически… Дивно…. Офигительно… — Вместо«офигительно» я употребляю совсем другое слово. Матерное. И моя ложь в егоконтексте выглядит до жути правдоподобной.

— Поздравляю, — сквозь зубы цедит Динка.

— Кстати, ты не думала о любви втроем? — продолжаюнаглеть я.

— Чего?

— Почему бы нам не спать всем вместе?

Динкины и без того темные глаза темнеют еще больше, зрачкисъеживаются, а золотая полоска вокруг них блекнет и сходит на нет.

— Долго думала? — отрывистым шепотом спрашиваетона.

— Вообще не думала.

— Заметно. Только ничего у тебя не получится.

— Это почему же?

— Кишка тонка. Поучись, потренируйся… на кошках. А тамвидно будет.

— Это тебе нужно тренироваться. Ты всегда бралатупоумной задницей… — Обвинение несправедливо: еще одно несправедливоеобвинение, которыми мы обменивались все эти годы. — Ты всегда бралатупоумной задницей, а я все схватываю на лету. Ангел сказал, что я создана длялюбви.

Ничего подобного Ангел не говорил, но так хочется позлитьДинку, эту раздувшуюся от сладострастия жабу, мерзкого головастика… Такхочется, так хочется…

— Ты врешь, — после секундного молчания заявляетДинка.

— А ты спроси у него. — О-о-о, я бесподобна! Явеликолепна, я и вправду офигительна, карету мне, карету!.. — Спроси, еслине веришь.

Крыть нечем, Ангел ничего не скажет Динке, а если начнетоправдываться, то она ему вдвойне, втройне не поверит. Но он не начнет. Я точнознаю, что не начнет. И я это вселяет в меня головокружительное, ни на что непохожее чувство: я все-таки дожала Динку. Я ее допекла. Мы спим с одним и темже парнем, мы стали любовницами одного и того же парня. Он — тореадор, а мы —его квадрилья; он — матадор, а мы — его пеоны, увижу ли я когда-нибудь корриду,черт возьми?! А может, все не так, и я — матадор, а Динка — бык? Бык, которомусуждена незавидная участь. Сначала я просто дразнила ее плащом, потомперескочила на бандерильи, потом — на пику. И — классическая четвертая часть: янанесу смертельный удар быку.

И жалость в моем сердце так и не шевельнется.

Но я запаздываю со смертельным ударом, на кончике которогонаша с Ангелом ночь. Я запаздываю со смертельным ударом, и его наносит Динка.

— Ты знаешь, какое сегодня число? — Ревностьподтачивает Динкин голос, как мертвая свинцовая вода — сваи.

Какое число, какое число… И я сразу вспоминаю. То самое, окотором говорилось в Ленчиковом письме, с таким чувством мной переведенном.

Двенадцатое.

Двенадцатое сентября.

Пики и бандерильи не помогут мне, ведь быком становитсяАнгел, красавчик с шерстяным языком. И еще неизвестно, чем закончится коррида.

Черт, черт, черт… Ничего не скажешь. Динка умеет переводитьстрелки, Динка всегда выходит победительницей в нашем с ней извечномпротивостоянии. Куцая потеря девственности, которая должна была служить мнепутевкой в рай без Динки, тотчас же отходит на второй, пятый, десятый план,съеживается и подыхает от дешевой инфлюэнцы, от сапа, от чахотки.

Подумаешь, событие…

— Ты помнишь? — напирает Динка.

— Да…

— Ты помнишь, что мы решили?

— Да..

Мой блестящий анализ Ленчикова письма оказался единственнымвсплеском, оцененным Динкой по достоинству. Единственным триумфом. Но все этоосталось в прошлом, а теперь я снова глупейшая блондинистая овца. К тому же ненашедшая ничего лучше, чем перепихнуться с потенциальным убийцей Пабло-ИманоломНуньесом накануне дня "X". Дня "X", который в моемвоображении плотно смыкается с фильмами категории "X" — самымотстойным порно. Это порно Динка демонстрировала мне неоднократно, со всемисвоими случайными и вызывающими любовниками.

Порнодень "X" расписан с подробностями,удивительными для нашей застывшей, мумифицировавшейся ненависти. Вернее, онрасписан Динкой, мне же остается только кивать головой, глупой овце. Я и киваю,сидя рядом с ней у собачьей площадки, прислонившись к оливковому деревцу. Ислушаю Динку, расписывающую мне схему культпохода на Риеру Альту.