А я пошел к Наташе. Подымаясь на последнюю лестницу,которая, как я уже сказал прежде, шла винтом, я заметил у ее дверей человека,который хотел уже было постучаться, но, заслышав мои шаги, приостановился.Наконец, вероятно после некоторого колебания, вдруг оставил свое намерение ипустился вниз. Я столкнулся с ним на последней забежной ступеньке, и каковобыло мое изумление, когда я узнал Ихменева. На лестнице и днем было оченьтемно. Он прислонился к стене, чтобы дать мне пройти, и помню странный блескего глаз, пристально меня рассматривавших. Мне казалось, что он ужасно покраснел;по крайней мере он ужасно смешался и даже потерялся.

– Эх, Ваня, да это ты! – проговорил он неровным голосом, – ая здесь к одному человеку... к писарю... все по делу... недавно переехал...куда-то сюда... да не здесь, кажется, живет. Я ошибся. Прощай.

И он быстро пустился вниз по лестнице.

Я решился до времени не говорить Наташе об этой встрече, нонепременно сказать ей тотчас же, когда она останется одна, по отъезде Алеши. Внастоящее же время она была так расстроена, что хотя бы и поняла и осмыслилавполне всю силу этого факта, но не могла бы его так принять и прочувствовать,как впоследствии, в минуту подавляющей последней тоски и отчаяния. Теперь жеминута была не та.

В тот день я бы мог сходить к Ихменевым, и подмывало меня наэто, но я не пошел. Мне казалось, что старику будет тяжело смотреть на меня; ондаже мог подумать, что я нарочно прибежал вследствие встречи. Пошел я к ним ужена третий день; старик был грустен, но встретил меня довольно развязно и всеговорил о делах.

– А что, к кому это ты тогда ходил, так высоко, вот помнишь,мы встретились, когда бишь это? – третьего дня, кажется, – спросил он вдругдовольно небрежно, но все-таки как-то отводя от меня свои глаза в сторону.

– Приятель один живет, – отвечал я, тоже отводя глаза в сторону.

– А! А я писаря моего искал, Астафьева; на тот домуказали... да ошибся... Ну, так вот я тебе про дело-то говорил: в сенатерешили... – и т. д., и т. д.

Он даже покраснел, когда начал говорить о деле.

Я рассказал все в тот же день Анне Андреевне, чтобобрадовать старушку, умоляя ее, между прочим, не заглядывать ему теперь в лицос особенным видом, не вздыхать, не делать намеков и, одним словом, ни под какимвидом не показывать, что ей известна эта последняя его выходка. Старушка дотого удивилась и обрадовалась, что даже сначала мне не поверила. С своейстороны, она рассказала мне, что уже намекала Николаю Сергеичу о сиротке, ночто он промолчал, тогда как прежде сам все упрашивал взять в дом девочку. Мырешили, что завтра она попросит его об этом прямо, без всяких предисловий инамеков. Но назавтра оба мы были в ужасном испуге и беспокойстве.

Дело в том, что Ихменев виделся утром с чиновником,хлопотавшим по его делу. Чиновник объявил ему, что видел князя и что князь хотьи оставляет Ихменевку за собой, но «вследствие некоторых семейныхобстоятельств» решается вознаградить старика и выдать ему десять тысяч. Отчиновника старик прямо прибежал ко мне, ужасно расстроенный; глаза его сверкалибешенством. Он вызвал меня, неизвестно зачем, из квартиры на лестницу инастоятельно стал требовать, чтоб я немедленно шел к князю и передал ему вызовна дуэль. Я был так поражен, что долго не мог ничего сообразить. Начал было егоуговаривать. Но старик пришел в такое бешенство, что с ним сделалось дурно. Ябросился к себе за стаканом воды; но, воротясь, уже не застал Ихменева налестнице.

На другой день я отправился к нему, но его уже не было дома;он исчез на целых три дня.

На третий день мы узнали все. От меня он кинулся прямо ккнязю, не застал его дома и оставил ему записку; в записке он писал, что знаето словах его, сказанных чиновнику, что считает их себе смертельнымоскорблением, а князя низким человеком и вследствие всего этого вызывает его надуэль, предупреждая при этом, чтоб князь не смел уклоняться от вызова, иначебудет обесчещен публично.

Анна Андреевна рассказывала мне, что он воротился домой втаком волнении и расстройстве, что даже слег. С ней был очень нежен, но нарасспросы ее отвечал мало, и видно было, что он чего-то ждал с лихорадочнымнетерпением. На другое утро пришло по городской почте письмо; прочтя его, онвскрикнул и схватил себя за голову. Анна Андреевна обмерла от страха. Но онтотчас же схватил шляпу, палку и выбежал вон.

Письмо было от князя. Сухо, коротко и вежливо он извещалИхменева, что в словах своих, сказанных чиновнику, он никому не обязан никакимотчетом. Что хотя он очень сожалеет Ихменева за проигранный процесс, но привсем своем сожалении никак не может найти справедливым, чтоб проигравший втяжбе имел право, из мщения, вызывать своего соперника на дуэль. Что жекасается до «публичного бесчестия», которым ему грозили, то князь просилИхменева не беспокоиться об этом, потому что никакого публичного бесчестия небудет, да и быть не может; что письмо его немедленно будет передано кудаследует и что предупрежденная полиция, наверно, в состоянии принять надлежащиемеры к обеспечению порядка и спокойствия.

Ихменев с письмом в руке тотчас же бросился к князю. Князяопять не было дома; но старик успел узнать от лакея, что князь теперь, верно, уграфа N. Долго не думая, он побежал к графу. Графский швейцар остановил его,когда уже он подымался на лестницу. Взбешенный до последней степени старикударил его палкой. Тотчас же его схватили, вытащили на крыльцо и передалиполицейским, которые препроводили его в часть. Доложили графу. Когда жеслучившийся тут князь объяснил сластолюбивому старичку, что этот самый Ихменев– отец той самой Натальи Николаевны (а князь не раз прислуживал графу по этимделам), то вельможный старичок только засмеялся и переменил гнев на милость:сделано было распоряжение отпустить Ихменева на все четыре стороны; новыпустили его только на третий день, причем (наверно, по распоряжению князя)объявили старику, что сам князь упросил графа его помиловать.

Старик воротился домой как безумный, бросился на постель ицелый час лежал без движения; наконец, приподнялся и, к ужасу Анны Андреевны,объявил торжественно, что навеки проклинает свою дочь и лишает ее своегородительского благословения.

Анна Андреевна пришла в ужас, но надо было помогать старику,и она, сама чуть не без памяти, весь этот день и почти всю ночь ухаживала заним, примачивала ему голову уксусом, обкладывала льдом. С ним был жар и бред. Яоставил их уже в третьем часу ночи. Но наутро Ихменев встал и в тот же деньпришел ко мне, чтоб окончательно взять к себе Нелли. Но о сцене его с Нелли яуже рассказывал; эта сцена потрясла его окончательно. Воротясь домой, он слег впостель. Все это происходило в страстную пятницу, – когда было назначеносвидание Кати и Наташи, накануне отъезда Алеши и Кати из Петербурга. На этомсвидании я был: оно происходило рано утром, еще до прихода ко мне старика и допервого побега Нелли.