Эпилог. Подлинный урок магии

Дядя Витя присвоил себе особняк Шигира Рахта “для дела”. Чтобы обучать меня магии. Рахт не возражал, да и как тут возразишь, когда ты лишился могучего покровителя в лице Сени, а тут такой весь из себя дядя Витя. И против того, чтоб «Антима», помимо реконструкции Башни Печали[41], занялась реконструкциями других древнеорвандских строений, больше не ввязывалась в магические авантюры, он тоже не возражал. Как и против того, чтоб обеспечить мне безлимитный поток гамбургеров.

– Не возражаю, – так он и сказал, прикрывая ладонью фингал.

Помню, как сейчас, наш первый разговор с дядей Витей перед практическими занятиями.

– Откуда я знаю то, чего знать не должен? – Спросил тогда я.

– Знания – они в воздухе летают. Есть, кстати, животны, оберегающие каждое произнесенное или написанное слово. Но тут другое. Знаниями тебя снабжает Шар. Как, блин, фабрика. А его снабжают все оброненные или записанные мысли. Магия у всех воплощается по-разному. Воплощению обучить нельзя. Хороший учитель находит свой подход к ученику.

– А вы хороший учитель?

– Я вообще не учитель. Никогда этим не занимался. Расскажи подробнее, как ты пробовал колдовать.

Я рассказал дяде Вите о неудачных попытках: в больнице, дома, во дворе. Он усмехнулся.

– Ты начал сосредотачиваться на чем-то, пускать в ход разные мысли, перемешивать эмоции – а они должны быть чистыми, направленными. Ты когда-нибудь автомобиль на механике водил?

– Нет.

– Там ты сцепление медленно отпускаешь, а газ нажимаешь. Баланс нужен, понял? Тут так же, только тоньше, в миллиард раз. Это искусство. – Дядя Витя понюхал дым от камина и медленно, будто приближаясь к злому коту, положил руку на огонь. – На стихиях и природе проще всего учиться. Смотри. – Маленькая струйка огня, подобно кузнечику, выскочила за пределы камина и облетела вокруг дяди Вити. – Манипуляции с огнем и с чем угодно еще – это, конечно, не все ведовство. Мыслей с помощью огня не почитаешь, грушу не создашь. Но для фокусов – пожалуйста.

Красивая, ярко-красная горячая струйка – точно почтальон – принесла мне бандероль с вдохновением. Огонек залетел во фляжку, дядя Витя глотнул, из его ушей вылетело сразу два новых язычка пламени, и заплясали в воздухе.

– Огонь, вода, звезды – неспроста говорят, что на них можно смотреть бесконечно. Многие в Старой Орвандии учились колдовать, глядя на стихии. Тебе ведь нравится смотреть на огонь? И всем людям нравится. Магия возникает сама по себе. Вот от стихов Маяковского не у всех возникает. А от огня – у всех. Смотришь, получаешь удовольствие – колдуешь. Все просто.

Дядя Витя улыбнулся. Было очевидно, что ему нравится ворожить, он делает это с таким вкусом и наслаждением, словно ест мороженое – пломбир в стаканчике. И я улыбнулся. Мне понравился его подход. Такой душевный и, вроде бы, простой.

– Можно я попробую?

* * *

Прошло два года. Я поступил в университет, меня все-таки взяли на специальность “фольклор”. Дела у родителей шли хорошо, мы даже переехали жить ближе к центру, и Ульфир вместе с нами. Мы любили вспоминать, как папа впервые увидел Ульфира:

– О, кошку занес? А, нет, обезьянку. Ты обезьянка? – Спросил он у Ульфира.

– Ульфир, – ответил Ульфир, и протянул к папе лапу.

– Ну, Ульфир так Ульфир. Подь суда.

Взгромоздил Ульфира на грудь и принялся гладить.

Следом в комнату вошла мама – и как заверещит!

– Брось! Брось! Что это за чертик?!

– Ульфир я…

В этот момент и до папы дошло, что существо мало того, что не кот и не обезьянка, так еще и разговаривает. Он вытянул Ульфира перед собой, широко открыв глаза.

– Сын? – Тихо позвал меня папа.

– Папа?

– Это… Кто?

– Пап… Да Ульфир…

– А он это… Руками работать умеет? Молотком?

– Научим, – усмехнулся я. – Пойду маме воды налью.

А Мелкий так и вовсе подумал, что Ульфир – игрушка, которую ему купили, и спали они с тех пор на одной кровати, мама из-за этого до сих пор ругается. Мелкий, кстати, пошел в школу, и хвастался всем, что его брат – Дима Каноничкин, легендарный выпускник.

Рома встречается с Медузой Горгоной. Правда, я перестал ее так называть. Не потому, что Рома попросил, а мне самому, когда я увидел, как она его изменила, превратив из зануды в… чуть меньшего зануду, Таня стала нравится. Хорошая они пара.

Однажды дядя Витя заявил, что настало время для последнего урока. У меня уже, так-то, получалось очень хорошо – дай дорогу! И мы снова сидели у камина в бывшем особняке Рахта. А дядя Витя, теперь уже опытный учитель, говорил тихим вдохновляющим голосом:

– Все, что находится за пределами разума и смекалки, – твоя сила, твоя магия, это область богов. Любое светлое или темное воспоминание, вспышка гнева. Любое чувство – все источник магии. Чем глубже чувство – тем сложнее магия. Чем труднее тебе объяснить, что ты испытываешь, тем лучше для твоих заклинаний. Посмотри на огонь. Уйди в себя. Не из дома! А в себя. Получи от него удовольствие.

Я посмотрел в камин. Пламя горело, как ни в чем не бывало – словно и не сидели здесь странный дядька из позапрошлого тысячелетия и студент в красной рубашке. Пахло костром. Походом в лес. Древесина трещала. Трещала – словно смеялась: ха-ха-ха. Рома всегда говорит “трещать”, а не “смеяться”.

– Думай об огне, чувствуй огонь. Любая иная мысль и чувство собьют магию Шара, – прошептал дядя Витя.

Я снова посмотрел на огонь. И правда красиво. Точно так же на огонь смотрел Бильбо Бэггинс, когда ходил с гномами в поход к Одинокой горе. И Риси Вранг, когда ночевал в пещере с десятью пантерами.

– Не отвлекайся! Только огонь!

Я вспомнил: как-то раз в субботнее утро пришел папа и объявил: надо ехать. Я не понял, что происходит, да и мама, кажется, не поняла. Куда ехать? Отчего спешка? Мы сели в машину и ехали долго. Я хотел спать и задремал. А когда открыл глаза, то увидел, что машина припаркована на берегу озера Мрауви. Краем глаза я вдруг увидел, что пламя в камине приобрело другой цвет. Оно стало зеленоватым и вышло за пределы решетки. До полудня далеко, солнце еще не пробило легкий туман над кристальной, чистой, как минералка, поверхностью озера. Пели птицы, а я слушал их трескотню, вытащив один наушник. Язычки пламени цвета водорослей подлетели к моим рукам, и раздался тихий смех; “Твори, твори, Каноничкин!” – повторял чей-то мягкий, добрый шепот, и