class="p1">— Эх, резануть бы этих дворянчиков! — шепнул Петька партизанам, но вдруг услышал голос капитана:

— Остапчук! Беги разыщи лампу или фонарь! У жителей возьми… Да захвати там старика из арестованных каменорезов. — И капитан выстрелил из нагана в темноту.

Партизаны насторожились.

— Ну, теперь всё! — простонал один партизан и зашаркал одеждой по сырой стене: — Идемте глубже, они сейчас пойдут на нас.

— Тише! Пристрелю!.. — гневно бросил Петька в темноту.

— Вперед, господа!

Каменорезы двигались ощупью вдоль стены, впереди офицеров, приближаясь к партизанам, которые затаив дыхание стояли за выступами.

— Не стрелять! — строго прошептал Шумный.

Он и Слюнько, выждав, пока каменорезы подошли к выступам, схватили вскрикнувших от испуга стариков и в одно мгновение исчезли в темноте.

— По офицерам пли! — скомандовал Петька.

Раздался выстрел, другой, третий. Белогвардейцы валились на землю. Капитан был ранен и, лежа на земле, все еще командовал и стрелял наудачу. Прицельный выстрел Слюнько — и капитан умолк.

— Ну что, поймали?! — кричал Слюнько. — Понюхали, чем пахнет?!

Белые не рисковали больше заходить в подземелье. Они до вечера бесновались наверху и непрерывно обстреливали все заходы.

Ночью каменорезы помогли партизанам пробраться по туннелям туда, где был весь отряд. Там они узнали, что все каменоломни окружены.

Дидов отдал приказ партизанам не стрелять из каменоломен.

Четыре дня белые подолгу стреляли в глухую темноту подземелья. На пятый они сняли осаду, полагая, что партизаны задохлись, как это было в Аджимушкае.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Был воскресный день. В селе Старый Карантин назойливо трезвонили церковные колокола.

В теплом, чистом воздухе пахло степными фиалками.

Партизаны расположились на молоденькой траве, на камнях у обрывов, на холмиках и приводили себя в порядок — подстригались, умывались, штопали порвавшуюся одежду. По весенним тихим долинам и равнинам виднелись полоски вспаханной земли, крестьянские телеги, распряженные лошади и быки.

…Народ опять потянулся к каменоломням.

— А, штоб вы подавились, варвары, сукины сыны! — с плачем кричала какая-то женщина, окруженная партизанами.

Гневной руганью сыпали мужики, пришедшие из разграбленной белыми деревни.

— Та що це воно буде?

— Ой, у мэнэ усю одежу забралы!

— У мэнэ корову заризали…

— Курей усих погубили…

— Инструменты отняли — чим будемо робыть?

— Никому нема покою. От бисови души!..

Из толпы, наводнившей карьер, среди кричащих мужиков и плачущих баб, вдруг вскочил на повозку коренастый, с лихим ярко-светлым чубом и почти белыми усами, весь обмотанный пулеметными лентами партизан в барашковой шапке. Посмотрев кругом, он спросил:

— Товарищи, вы мабуть вси мэнэ знаете?

— Ну й що? Знаемо.

— Так ось дивиться: оцэ тут моя хата була — нэма ее, смыло снарядами. Ни коня, ни хаты, ни курей, ни свиней — ничего нема. А що мени робыть — помырать чи шо? Ни! У кого шо осталось, берить та тягнить пид скалу, покы воно есть. Не будэмо бросать борьбу, а прыйдуть красные — тоди уси и усим будэ! Тоди хиба ж таки хаты построемо! Светлые построемо! Дворцы построемо…

— Брось! — раздался простуженный и измученный бабий голос. — Не тявкай, пошел к черту! Умный нашелся! Слухать тошно!.. Мени батько в приданое телку дали, комод, подушки, перину. А де це все? Ахвыцеры узялы, через вас же, сволочи! Прийшлы тай наробылы, никому покою нема! А ты мовчи, Беляков! Не лизь лучше туды, брось краще винтовку, а то и ты ни за що пропадешь, як пропала хата твоя. Не лизь, кажу! — истошно заорала баба.

Послышался громкий девичий голос:

— Хведор, ни за што я не полезу под землю! Пускай сами, черти, лезут в те дырки. А мы тут, с краю, камень будем резать. На што же жить?

И все же жители каменоломен, у которых не все было разграблено белыми, боясь, чтобы снова не налетело лихо, поспешно стали сносить в подземелье остатки домашнего скарба, одежду, скамейки, ведра, столы, подушки…

Женщина, только что ругавшая партизана Белякова, сама с детьми кинулась забирать из хатенки остатки своего хозяйства, причитая:

— О господи, мабуть, опять наступают ахвыцеры… Ой, лышечко, ай, боже мий, боже!..

Девятнадцатого марта к каменоломням подошел эскадрон кавалерии во главе с полковником Поповым. Он прислал партизанам с деревенским мальчиком письмо. Партизанам предлагалось бросить напрасное кровопролитие. «Зачем мучиться вам? — писал полковник. — Бросьте бессмысленное сопротивление. Кто хочет — идите к нам, а семьи верните домой. Их никто не тронет. Повторяю: сопротивление бесполезно. Сюда идут большие военные части. С моря по катакомбам будут бить пушки с английских военных кораблей. Из Севастополя прибыла подрывная команда. Все будет взорвано, разрушено, уничтожено. По милосердию божьему, даем вам время одуматься. Сдавайтесь — простим».

Дидов расхохотался.

— А ну, Петька, давай скорее бумаги! Я ему, шельме золотопогонной, отпишу!

Дидов поставил правую ногу на камень, вскинул голову и начал диктовать:

«Мы на вас, господин полковник, и на вашу подрывную команду положили… с полным прибором… А этой англичанкой вы нас не запугаете. Вам, господин полковник, за ваш ум такой все мы тут, на горе, станем в ряд и низко склонимся. Приезжайте и поцелуйте нас всех в зад… Мы вас… простим. От всего сердца отвечает вам Степка Дидов и весь его отряд».

В тот день к каменоломням подъезжало еще несколько белогвардейских групп-делегаций.

Партизаны готовились к демонстрации. Над каменным обрывом длинною в полверсты, в котором зияли огромные квадратные дыры — входы в подземелье, местах в двадцати партизаны рассадили вооруженных бойцов, набросали одежды, точно там лежали люди, а из ближних к шоссейной дороге заходов решили вести «переговоры».

Офицеры предложили выслать к ним делегатов. Из близлежащего выхода вылез высокого роста партизан в черной папахе, черной шубе-поддевке, опутанный пулеметными лентами. Белогвардейцы приняли его за Дидова и тут же дали залп. Партизан свалился. Он был ранен в живот. Белогвардейцы ускакали на лошадях к стоявшему невдалеке эскадрону.

К Мирону Бродягину сбегался народ. Толпа поминутно росла. Дети, старики, старухи, девки и парни с лопатами в руках — все шли к распластавшемуся партизану. Пришла и та сварливая женщина, которая ругала жителей и советовала быть подальше от партизан и войны.

— Ну, бачитэ? Оцэ всим нам то будэ. Оцэ ж наробылы… Ну, и на кого ж тэпэр останеться вона, сиротинка? Та тэ маленькэ, що в животи сыдыть, та ничого не знае, а як вылупиться, тай спытае! «А де мий батько?»

Женщины всхлипывали. Крик и стоны раненого стали затихать.

— Та вин, мабуть, вмер уже?

Сидевшая возле него жена с большим животом заголосила:

— Вмер… На кого мэнэ вин покинув? Ой, матуся моя родненька! Ой, як я буду теперь