«Я знаю, что боюсь того, что произойдет, когда я умру, но я больше боюсь видеть и чувствовать, что моим детям придется проходить через это на протяжении всей жизни», – сказал мне Каллен во время одной из наших встреч. Каллену не нравилось, что его дети вырастут как «дети серийного убийцы». И он не хотел этого для детей Эрни. Поэтому он задумался: может ли «ангел смерти» помочь Эрни Пекхэму?

Чарльз любил приносить пользу, особенно в медицине. Он всегда был донором-энтузиастом: сдал двенадцать галлонов крови и зарегистрировался, чтобы стать донором костного мозга, – не то чтобы он знал кого-то, кому нужен его костный мозг, а просто на случай, если вдруг это произойдет. Каллен был здоровым и относительно молодым; была высока вероятность того, что он хотя бы физически сможет стать донором почки. Подойти под случайный запрос – дело более сложное. Такой вариант, если совпадут шесть антигенов из шести, можно считать чудом. Но Чарли был в тюрьме, и, как он мне сказал, кто-то попросил у него что-то, что он мог дать. Попытаться стоило.

Пока Чарли сидел в Сомервилле, каждую неделю к нему приходил католический дьякон, и Каллен спросил его, будто из обычного любопытства: может ли заключенный пожертвовать почку? Дьякон Том Сикола захотел присесть – такому в семинарии его не учили. После отбоя он вернулся в свой кабинет, закрыл дверь и позвонил своему супервайзеру, преподобной Кэтлин.

Кэтлин Рони носит кольца с огромными камнями и кельтский амулет на шее, а ее коричневые брови двигаются, словно пинбольные лопасти, когда она раговаривает. Она потеряла двести фунтов из-за болезни и операции в том году, но сохранила стать; она обладала громовым голосом и прямой манерой общения, благодаря которой заслужила в Сомервилле прозвище Преподобная Боец. Мы с Рони встретились за маленьким деревянным столом, на котором лежала стопка журналов Бриджуотера, Нью-Джерси, Барнса и Ноубла. Рони нравятся тамплиеры, ирландская эзотерика и друидский мистицизм; Чарли любил книги про шпионов, в которых можно было разгадывать загадки. «Но ничего про убийства, – сказала она. – Знаете, как сложно найти детектив без убийства?»

Кэтлин стала духовным наставником Чарльза, когда его посадили в тюрьму Сомерсета в 2003-м, и недавно начала учить его технике медитации отцов-пустынников. Она решила, что то, что сработало для христианских мистиков из первого века, которые сохранили свою веру, несмотря на годы аскетского существования в пустыне, пригодится человеку, которому суждено провести всю жизнь в крошечной камере. Иисусова молитва, которую Чарльз повторял во время своего заключения в Сомерсете, – результат ее наставлений. Тюрьма усиливает жажду религиозного утешения, а Чарли нужно было заполнить много пробелов. Большую часть сведений о христианстве он черпал либо из полустертых воспоминаний о католической начальной школе, либо из фильмов Сесила Б. де Милля, которые он любил.

Почти за три года Рони узнала Чарли поближе, но это не значит, что она его поняла. Она не понимала, например, почему Чарли убил так много людей. И не могла понять, почему он вдруг решил пожертвовать своим органом. «Поэтому в тот вечер я пришла в тюрьму и прижала его. Я хотела знать истинные причины этого поступка, чтобы удостовериться, что меня не используют. Я спросила его, заплатят ли ему за это. Делает ли он это ради славы? Может быть, он пытается заключить своеобразную сделку с Богом, обмен: “Я спасу эту жизнь, а ты простишь мне те, что я забрал”?»

Вопросы, казалось, причиняют ему боль. «Но это ничего, – сказала она мне, – мне нужно было знать его истинные причины, особенно если мне придется принять в этом участие». Поэтому Рони задала ему другой вопрос: не пассивная ли это попытка суицида – вдруг он думает, что может умереть на операционном столе?

Нет, сказал он. Дело не в этом.

Тогда она спросила его в третий раз: почему, Чарльз? Почему сейчас? Сделал бы ты это десять лет назад, семнадцать лет назад, до того, как все это началось?

«Да, – ответил он. – Почему? Потому что я могу, это возможно. Кто-то попросил у меня что-то, что я могу сделать. Почему сейчас? Потому что попросили сейчас. Мне кажется, что это правильный поступок».

«Я ему поверила, – сказала она. Она отодвинула свой холодный чай и взяла мои руки в свои. – У Чарльза были кошмарное детство и куча разных проблем, но он никогда ни на кого не перекладывал вину за это и не придумывал оправданий тому, что натворил. Один и тот же человек убил всех тех людей и принял это решение. Совершенно точно».

Набор из больницы содержал несколько разноцветных трубок, в которые нужно было поместить кровь Каллена. После этого больница Стоуни-Брука сравнит его антигены с антигенами Эрни – это главный анализ, который определит, может ли Каллен пожертвовать Эрни свою почку. «Так я стала перевозчиком крови», – смеется Рони.

Шансы того, что Чарльз подойдет, были невысоки, но на кону стояла жизнь человека, и Рони уже дала обещание, хоть и не понимала всех его последствий. В тот вечер, когда она попросила друзей помолиться вместе с ней, она не сказала им, за что они молились или за кого. «Нужно было держать это в тайне, – сказала она, – к тому же не всех можно попросить помолиться за серийного убийцу».

В каждое равноденствие преподобная Рони и ее единомышленники – кельты-христиане – проводили неделю в духовном друидском приюте рядом с горами Поконо. Для нее это был важный духовный период, время танцев вокруг костра, медитации перед иконами, размышлений среди полноразмерной реконструкции Стоунхенджа и необъятных полей Пенсильвании. Каждое утро она ходила по жесткой земле между стеблей кукурузы, повторяла свои молитвы под высоким голубым небом, впитывала древнюю мудрость и искала знаки. Именно тогда она почувствовала вибрацию.

Это, разумеется, был мобильный телефон – в таких местах уважают тишину, поэтому она поставила его в режим вибрации, – и Рони сразу поняла, что произошло. Ее молитвенная группа тоже. На самом деле целый приют понял, что произошло. Она не может объяснить почему, она им никогда ничего об этом не рассказывала – но они почувствовали и заплакали, потому что поняли. А она подумала: этому суждено было произойти.

Она заплакала во время нашей беседы, испортив свой макияж, потому что вспомнила, что, когда шесть антигенов Чарльза из шести идеально подошли, – это было равносильно выигрышу в лотерею. Она стерла слезы салфеткой из «Старбакса». «Честное слово, мы думали, что это чудо», – сказала она. Впереди были еще тесты, рентгены, томографии – анализы на аппаратах, которые не отправишь в тюрьму по почте. Но это было ничто по сравнению с этим лучом света во тьме, знаком божественного провидения.

«В то время я не подозревала, что это только начало, – вспоминает она, – но когда я сказала Джонни, он только покачал головой. Он знал, что мы открыли банку с червями».

Офис государственного защитника в штате Нью-Джерси – четырехэтажная шоколадная плитка с маленькими комнатами, кустарниками на территории и трехсотфунтовыми женщинами в огромных футболках с птичкой Твити, курящие ментоловые сигареты рядом со стеклянными дверьми. В кабинетах наверху – нервно ждущие под желтыми ртутными лампами и дырка в плексигласе, в которую можно просунуть рот и вежливо прокричать, объявив о себе. Кабинет Джонни Мэска находился в задней части зданния – он был одним из немногих, в котором были одновременно и окна, и дверь. Со своей серой бородкой, как у Измаила, и широкими львиными чертами лица, государственный защитник округа Сомерсет напоминал ветхозаветного Джеймса Эрла Джонса[10] и говорил соответствующим властным баритоном. «Кто-то, – сказал он, – пытается испортить этот донорский акт». Спустя почти три года представления интересов самого знаменитого серийного убийцы в истории Нью-Джерси Мэск устал. Управлять юридической стороной донорства его клиента тоже было непросто. «Я пообещал попробовать обеспечить успешность предприятия, – вздохнул он, – но кажется, что нами манипулируют». Мэск сморщился и покачал головой по поводу мысли, которая уже становилась старой. «В общем, мне кажется, что никто особенно не мотивирован помочь с этим серийному убийце».