Суд округа Лихай

Аллентаун, Пенсильвания

20 марта 2006 года

Аллентаун – это бедный сталелитейный город, живущий в руинах богатого; его центр – огромное, церемониальное публичное пространство, украшенное импортным камнем, высокими колоннами и сумасшедшими, ищущими жестяные банки; теперь к ним присоединилась небольшая толпа семей в темных официальных одеждах с маленькими синими стикерами на лацканах, гласящими, что они – жертвы «ангела смерти».

Старое здание суда выглядит пустовато – часть замороженного проекта по реновации, – и семьи ведут через пугающие комнаты, разобранные до каркаса, и комнаты с хромированными зелеными шкафами, вверх по лестнице и через коридоры, освещаемые лампочками. В конце дороги – удивительно светлый зал суда в итальянском стиле. С дорогой позолотой, великолепием рококо и мрамором, каждый фунт которого купили на деньги сталелитейной промышленности. Потолок высотой в 12 метров покрыт филигранно выполненными концентрическими кольцами и украшен люстрой в виде медузы, под которой сидит судья за огромным столом, украшенным федералистскими лампами и ограждением, таким же изысканным, как оборотная сторона двухдолларовой купюры.

Руки Чарли закованы в наручники напротив его мошонки, ноги скованы кожаными кандалами, что производит впечатление, словно он невероятно опасен физически. Разумеется, нет, уж точно не в таком контексте, но эффект таков, что, возможно, впервые в жизни Чарли Каллен выглядит так, как вроде должен выглядеть серийный убийца. Кажется, что, если бы округ Лихай мог надеть на него намордник и пристегнуть к тележке, это уж точно сделали бы. Так уж вышло, что Чарли даст такую возможность.

После всех разговоров о том, как Каллен чувствителен к чужим страданиям, можно подумать, что он будет вести себя здесь безупречно, особенно учитывая, что его единственное оставшееся действие – донорство почки – общественность принимала все еще неоднозначно. По крайней мере, не ожидалось, что он будет мучить семьи, мешать их горю и настраивать против себя. Но, как ни странно, именно это он и сделал. Каллен начал с того, что по памяти воспроизвел заявления судьи Уильяма Платта, которые тот сделал перед прессой.

«И по этой причине, Ваша честь, – сказал Каллен, – вы должны снять с себя полномочия».

«В вашем ходатайстве о самоотводе отказано», – сказал судья Платт.

«Нет-нет, Ваша честь, – прервал его Каллен, – вы должны, должны снять с себя полномочия. Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия».

«Если вы продолжите, вам вставят кляп и ограничат движения», – предупредил его судья. Но Чарли кричит поверх его слов: «Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия! Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия! Ваша честь…»

Зал суда – прекрасный зал, но для суда не очень подходит. Чарльз Каллен заполнил его целиком. Семьи ждут, держа свои бережно приготовленные заявления у груди, а Каллен выкрикивает свое – десятый раз, тридцатый, сороковой. Он не остановится, поэтому офицеры суда его хватают. Они надевают на него специальную маску, которая не позволяет задержанному плевать в тех, кто его задержал, но шум продолжается.

Они оборачивают маску полотенцем и заставляют Каллена сесть, крепко завязывая полотенце у него за головой, чтобы осталось только мычание – словно человек кричит в подушку, пока семьи жертв пытаются читать судье свои заявления. «Вы – бесполезное существо… Самый худший монстр, исчадие ада…» За приглушенным криком Каллена можно расслышать лишь фрагменты тех заявлений. Вскоре руки сержанта устают. Его хватка ослабевает, и с каждой секундой голос Каллена становится все яснее, почти как в опере. Судья хмурится, и сержант подключает свою спину, сжимая полотенце двумя руками. Несколько женщин в зоне присяжных в ужасе закрывают лицо ладонями.

«Я не позволю ему покинуть зал суда!» – заявляет судья Платт, но никакого порядка в зале нет. Каллен успевает выкринуть «Ваша честь» трижды в секунду, сержант делает знак судье, проведя рукой по рту. Судья кивает, сержант уходит и возвращается с клейкой лентой размером с тарелку. Каллену заклеивают рот, словно в мультфильме, буквой Х, что, в общем-то, не дает никакого результата. Жертвы читают свои заявления, а Каллен кричит свою кошмарную версию песни Row Row Row Your Boat.

«Если бы моя бабушка все еще была жива, она бы сказала тебе: “Гори в аду, больной сукин сын”…»

«Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия, Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия…»

«…еще три пожизненных заключения, которые он должен начать отбывать вместе с теми, к которым уже приговорен…»

«…снять с себя полномочия, Ваша честь, вы должны…»

И с последним «Чтобы ты оставался до конца своей жизни в тюрьме» все закончилось. И снова офицеры суда вывели Каллена – связанного, с кляпом во рту, заклеенным клейкой лентой, – из зала суда и завели в лифт. Когда двери закрываются, он все еще кричит. Последующая тишина не менее ужасна.

После этого семьи собираются в коридоре, взволнованные и недовольные. «Я думаю, он специально хотел унизить всех, кто был в зале, – говорит Джули Сандерс, чьего друга Каллен отравил. – Он говорит, что он сочувствующий человек. Он говорит, что хочет пожертвовать почкой, чтобы спасти чью-то жизнь, и хочет сделать это из сочувствия. Так где же оно сейчас? – Сандерс тыкает пальцем в место, где до этого стоял Каллен. – Мне нужно было сказать ему кое-что. Знает ли он, что натворил? Знает ли он, что он сделал с нашими жизнями?»

«Все эти предосторожности, чтобы я не убил других пациентов», – вздыхает Каллен и закатывает глаза. На протяжении наших встреч Каллен все больше погружался в депрессию. Последняя была вызвана задержкой в осуществлении донорства. Каллен любит помогать, но вот он – сидит в тюрьме, пока кому-то нужно то, чем он может поделиться.

«Штат боится, что раз я совершал преступления в больнице, то могу снова их здесь совершить. Почему они думают, что совершить самоубийство в больнице проще, чем где-то еще?» – размышлял он. Особенно если он прикован к кровати и находится под охраной. Это бессмыслица. Еще одно препятствие для его дела. И это еще сильнее его расстраивало. У него был подписанный ордер от судьи Сомерсета. Его адвокат Джонни Мэск корпел над бумагами, а преподобная Кэтлин служила посредником между семьей получателя и больницей. И все равно ничего не происходило.

Каллен изучал мои руки через стекло, а затем снова опустил взгляд на свою часть железного стола. «Когда прошел анализ крови, я подумал: да, все получится, – сказал он, – но теперь уже не знаю.

Но ведь мне же за это ничего не будет, я же не прошу особого отношения в тюрьме, не прошу денег или чего-то такого… Кому это навредит? – Взгляд Каллена блуждал по стеклу в поисках ответа. – Что семьи хотят, чтобы я делал? Просто сидел здесь и смотрел телевизор?

Я признаю, что совершал очень плохие поступки, я забирал жизни, – сказал он быстро, – но разве это мешает мне сделать что-то хорошее? Все, что я могу, – сидеть в камере и отнимать у налогоплательщиков 40 000 долларов в год. А я знаю, что в Нью-Джерси больше не производят автомобильные номера. – Он махнул рукой и покачал головой. – Так что хорошего может сделать человек, сидя в тюрьме?