– Бред какой-то.

– Меня мама водила в детстве в Третьяковскую, в Эрмитаж,потом рекомендовала какие-то прибывшие из Лувра выставки… А я теперь вижу,что на тебя только надо… как на Эрмитаж, на Лувр, на Сикстинскую, или как еетам, мадонну.

– Та мадонна с ребенком, – буркнула она. – Извини,мне надо идти. Нет, в твою яхту на колесах не сяду.

– Почему?

– Берегу репутацию, – съязвила она.

– Да ладно тебе!

– Еще раз извини.

Я смотрел вслед и понимал с горечью, что бесполезнодогонять и уговаривать. Где-то у нас не пересекается, а если плечом в плечо водном направлении, как говорят, то между нами слишком много километров, чтобыдействительно плечом в плечо. Во рту разливается желчь, откуда и взялась, будтополдня жевал полынь. И такая тоска, что даже не понимаю, почему так гадко,как будто все рухнуло, как будто и деньги отняли, и сквозь стены пересталпроходить, и лет мне под сорок, а то и под пятьдесят…

Сиденье приняло меня с молчаливым сочувствием, радиоволнапопыталась играть что-то веселое, но слишком фальшивое. Я грубо велелзаткнуться, и оно виновато умолкло. По улице я поехал так медленно, что заперекрестком остановил гаишник и, проверив салон насчет оружия и мешков снаркотиками, спросил в недоумении, чего это, гад, крадусь.

Мимо плывут рестораны, кафе, стриптиз-бары, салоны спредоставлением самых разных услуг, но я видел только ее лицо с вздернутыми внедоумении бровями. Рука то и дело дергалась к мобильнику, можно бы позвонить,объясниться, рассказать, что она не так все поняла, но как признаться, что явламывался в ее комнату, пошарил там и знаю все ее секреты, которые онадоверила компу?

По крайней мере знаю емэйл, аську, все номера телефонов.Другой бы давно позвонил, даже с гордостью, вот какая я круть, а сейчас боюсь ипикнуть, как будто что-то своровал. Или в самом деле украл? Херня какая-то.Всего лишь телефоны переписал, а чувство такое, что украл. Или потому, что унее? У другого бы – хрен с ним, перетопчется.

Сегодня она вышла из универа с Андреем, остановилась скем-то поболтать, а Андрей сразу направился к моей машине. Я почему-тоощутил, что разговаривать из салона как-то не совсем, вылез, сказал «хай», онкивнул, лицо дружелюбно-сочувствующе.

– Привет-привет, – сказал он. – Знаешь, это быламоя вина.

– В чем?

– Когда я пригласил тебя на день рождения Лины. Все-таки ейсамой виднее, кого звать, кого… нет. А я влез, стараясь всем услужить, и…напортил.

Меня обдало холодом, я спросил чужим голосом:

– В чем?

– Да получилось, что ты как бы не в ту дверь вошел.У нас компашка простых людей… Да еще настолько простых, что даже нестараемся казаться богатыми и толстыми. Если честно, хоть ты и не поверишь, намэто не надо. Тебе с нами… гм… будет скучно.

Я чуть было не стал уверять, что не заскучаю, не такиеуж они и скучные, но взглянул в его смеющиеся глаза, успел сориентироваться.

– Хочешь сказать, что скучно будет вам?

Он развел руками.

– Не скучно. Может быть, даже весело. Но тебе это надо,чтобы весело было… над тобой?

Я покосился на ступеньки, там Лина разговаривает сподругой, но смотрит в нашу сторону, сказал глухо:

– Надо мной? Объясни.

Он помотал головой.

– Я уже сказал. Не хочу тебя обидеть, поверь. Мне этоне надо, как и другим. Но у нас… гм… несколько другой круг. В негопринимают не по наличию дорогих автомобилей.

– А по чему?

Он посмотрел пристально.

– Хочешь знать?

– Да.

Он помялся в затруднении.

– Даже не знаю, как сформулировать. Разве что в оченьдалеком приближении… Ты сможешь объяснить отличие общей теории относительностиот специальной?.. А, даже не слыхал о таких… А как думаешь, не проще быбыло Шуберту начинать третью симфонию не с таких патетических нот, а сфортиссимо, как он начал вторую?.. Ну ладно, тогда последний тест на вход в нашмир: как полагаешь, какие еще заповеди стоило бы добавить к тем, которые Моисейполучил от Бога?

Я зло пробурчал:

– Бога нет. Ну, я, в смысле, понял. Вы бедные, но гордые.

Он помялся, я видел, что этот интеллигент извивается отнеловкости, не желая меня назвать богатым придурком, но в то же время я требуюпрямой ответ, он выдавил с неохотой:

– Это ты сказал, не я.

– А разница есть?

Он пожал плечами.

– Вообще-то нет. Ты сказал даже лучше, четче. Наша беда, чтодолго нагромождаем горы красивых слов, а ты вот раз – и прямо в лоб.

– Себе, – ответил я с кривой усмешкой. – Спасибо,что подсластил.

Он снова сдвинул плечами.

– Не за что. Я ведь из этих, размагниченных. Которые неумеют, не могут, не рискуют… Ну, ты понял.

Я в самом деле понял, он вернул мне мои же слова и дажев той же форме, звучащими в нашей среде с неким шиком, а здесь как-то безналета мужественности, даже глуповато, если уж слишком вслушиваться идокапываться… чего мы никогда не делаем. Да и непонятно, с чего это я сталдокапываться.

Наверное, я смертельно побледнел, потому что на его лице яувидел глубокое сочувствие, чего раньше не было. Он развел руками, я молчавернулся в салон, дал газ и понесся, вдавив педаль газа, мечтая разогнаться иразбиться о какую-нибудь бетонную стену.

Меня догнали через три улицы, остановили, руки за голову,выходи медленно, потом долго проверяли на алкоголь, наркотики, искали оружие.Хреново было настолько, что я тупо и честно ответил на все вопросы.Я чувствовал, что у меня мокрое от слез лицо, один из ментов покрутилголовой и сказал сочувствующе:

– Ну тебя скрутило, парень… Такое бывает только раз в жизни,и то не у всех. Давай, лезь на заднее.

Я повиновался, как марионетка, в голове ни одной мысли,только отчаяние и черная безнадега. Мент сел за руль, я тупо смотрел напромелькивающие дома, мы гнали едва ли тише, мент что-то объяснял по рации,потом я увидел дом с моей новой квартирой, ворота распахнулись, ментприпарковал машину и даже проводил меня в квартиру.

Я дал ему денег, он отказываться не стал, хотя ясно,что вез не из-за денег, сработала мужская солидарность. Может быть, у негосамого когда-то было что-то подобное. А что, хоть и мент, но местамигде-то человек.

Хватило ума на другой день перебраться к маме. Ахнула,поплакала, уложила в постель и отпаивала чаями с лечебными травами и настоями.Разве же можно так умаривать себя на работе, на тебе лица нет, но я видел по еелицу, что догадывается, в чем дело. Из-за работы мужчины так не страдают, аиз-за женщин чего только с собой не творят…