тезис большевистской тактики», — пояснял Ленин. В крайнем случае, была возможна «совместная диктатура рабочих и крестьян, но целью такой диктатуры являлась бы не социалистическая революция, а лишь максимально полное осуществление целей буржуазно-демократической революции»[1544].

И большевики мыслили свою революцию именно, как буржуазно-демократическую. Этот путь развития был избран, как стратегический на III съезде в Лондоне (первом чисто большевистском), где вместе с полной победой «демократической рабоче-крестьянской диктатуры», установленной в результате успешного вооруженного восстания, которое «низвергнет самодержавие с его дворянством и чиновничеством», целью революции выдвигалось установление буржуазно-демократической республики с объединенным социал-демократическим Временным правительством во главе»[1545].

«Меньшевики отказались поддержать этот тезис Ленина, сочтя его политической авантюрой. С их точки зрения, социалистическая партия, пришедшая к власти в стране, не готовой к социализму, была обречена на провал[1546]. Наличие всей полноты власти и в то же время ограничение ее проведением либерально-буржуазных реформ вопиюще противоречило принципам социализма; как бы ни объяснялось это противоречие исторически, массы, не искушенные в ученых доктринах, такого объяснения не поняли бы. Социал-демократы либо разочаровали бы эти массы и оказались в изоляции, не порадовав никого и огорчив всех, либо под нажимом масс зашли бы дальше, чем позволял беспристрастный анализ исторических возможностей, и начали фантастический социальный эксперимент, заранее обреченный на неудачу. Это означало бы политическое банкротство и предательство собственной программы. Большевики, — отмечал Чернов, — прекрасно понимали силу этого аргумента, который сами часто повторяли во времена верности «классическому» марксизму»[1547].

В свою очередь Н. Бердяев еще в 1907 г. в книге «Духовный кризис интеллигенции» предсказал, что когда в России настанет час настоящей революции, то победят большевики[1548]. Причина этого, пояснял Н. Бердяева, заключается в том, что у большевиков «революционная воля преобладала над интеллектуальными теориями, над книжно-кабинетным истолкованием марксизма. Произошло незаметное соединение традиций революционного марксизма с традициями старой русской революционности… Марксисты-большевики оказались гораздо более в русской традиции, чем марксисты-меньшевики»[1549].

Более конкретные формы, идеи, изложенные в «Двух тактиках…», приобрели в работе «Апрельские тезисы», написанной Лениным, (который (за исключением нескольких дней в 1905 г.) 17 лет не был в России) в апреле 1917 г. по дороге из эмиграции в Петроград. «Апрельские тезисы» учитывали текущую ситуацию мировой войны и свершившейся буржуазной революции и требовали захвата власти пролетариатом, окончания империалистической войны, национализации всех земель, слияния «немедленное всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны С. Р.Д», «Пока — не введение социализма, а только переход к контролю со стороны Совета рабочих депутатов за общественным производством и распределением продуктов…»[1550].

Лидер меньшевиков Г. Плеханов обозвал тезисы В. И. Ленина «бредом», представляющим собой «безумную и крайне вредную попытку посеять анархическую смуту на русской земле»[1551]. На другой день после опубликования тезисов, 8 апреля, на заседании Петроградского комитета большевиков Ленин оказался в полной изоляции. Его речь, по словам В. Чернова, «вызвала всеобщую оторопь», старый большевик Гольденберг заявил: «Новое слово Ленина является переложением старой истории примитивного анархизма. Ленина — социал-демократа, Ленина — марксиста, вождя нашей боевой социал-демократии больше нет!» Другой большевик, представитель левой фракции «Вперед» Богданов… вышел из себя и крикнул, что речь Ленина — это бред сумасшедшего»[1552]. Н. Суханов назвал эту программу «разудалой левизной, бесшабашным радикализмом, примитивной демагогией, не сдерживаемой ни наукой, ни здравым смыслом»[1553]. Отпор был такой, что Ленин покинул зал, даже не использовав свое право на ответ. Против тезисов было подано 13 голосов, за–2, воздержался–1.

Однако состоявшаяся 18 (24–29) апреля Петроградская городская и VII Всероссийская конференция большевиков приняли резолюции, в основе которых лежали положения «Апрельских тезисов». В мае в России появляется Троцкий, который, несмотря на свои разногласия с Лениным, сразу встает на его сторону. И не он один, с февраля по октябрь 1917 г. большевистская партия, в то время как все остальные партии стремительно распадались, наоборот увеличила количество своих членов в 15 раз, достигнув к началу социалистической революции численности в 350 тыс. человек! После свершения Октябрьской революции «вести из отдельных уголков России, — отмечала в те дни американская журналистка Б. Битти, — говорили, что деревни, малые и большие города идут вслед за Петроградом… Большевики достигли большего успеха, чем они рассчитывали»[1554].

«Секрет успеха большевиков — в демагогии…, — утверждала кадетская печать, — большевики проявили в этом отношении отчаянную смелость и полнейшее бесстыдство»[1555]; «Большевики отбросили, как сентиментальную глупость, всякие попытки руководить темной массой и вести ее к лучшему социально-политическому строю, а весело, с присвистом и гиканьем стали в первых рядах, чтобы идти туда, куда подтолкнет напор этой массы…»[1556]. «На сложные рассуждения меньшевиков большевики, — вторил лидер кадетов П. Милюков, — по-прежнему отвечали демагогическими призывами к примитивным инстинктам масс»[1557]. Речи Ленина звучали «с каким то презрением к здравому смыслу слушателей, — подтверждал видный меньшевик В. Войтинский, — с уверенностью, что их можно убедить в чем угодно, лишь бы попасть в тон их тайных желаний»[1558].

Но не большевики превратили массы в расплавленную революционную стихию, отвечал на эти обвинения «белый» ген. Деникин, а те самые Советы и Временное правительство, которые «не отражали в надлежащей мере настроения народной массы, от имени которой говорили и которая, изображая первоначально зрительный зал, рукоплескала лицедеям, затрагивавшим ее наиболее жгучие, хотя и не совсем идеальные чувства. Только после такой психологической обработки, инертный ранее народ, в частности армия, обратились «в стихию расплавленных революцией масс…». Эти массы, «как только революция втянула их в свое движение, знали лишь о своих нуждах, о своих стремлениях и плевали на то, осуществимы ли и общественно полезны или нет их требования»[1559].

Говоря о кадетских лидерах еще в 1907 г., известный издатель А. Суворин замечал: «Шумливые хвастуны — Гессены, Винаверы, Набоковы и Милюковы. Застращивают, клевещут, льстят, подыгрывают низким инстинктам, толкая к неосуществимым фантазиям. Их хамелеоновская душа полна плутовства. Свобода без ума и сердца, — это Пугачев и Разин»[1560]. И подобная демагогическая тактика была свойственна всем партиям. «Чем же большевики хуже кадетов, эсеров, октябристов?… — риторически вопрошал в этой связи в начале 1918 г. один из наиболее видных деятелей «черносотенства» Б. Никольский, — Россиею правят сейчас карающий Бог и беспощадная история, какие бы черви ни заводились в ее зияющих ранах»[1561].

Большевики встали во главе этой расплавленной стихии масс, но не они создали и подняли ее, и перед этой стихией оказались бессильны все политические и даже военные силы страны. Они ничего