лидер эсеров В. Чернов, — Никакого патриотизма у них не осталось. Бедность и рабство, перешедшие всякие пределы, убили в них любовь к отечеству. В этой стране просто нечего было защищать. Даже жупел вражеского завоевания никого не пугал. Терять нечего. Хуже все равно не будет…»[1574]

И вдруг произошло нечто невероятное: «Прошел слух, что казаки идут на город, и что крепость рабочих будет атакована на следующее утро. Петроград рванул сражаться, — описывала события их свидетельница Б. Битти, — Заводы широко распахнули ворота, и впечатляющее войско Красной гвардии, в разномастном платье, необученное и неэкипированное для сражения, но с традиционной для русских воинов твердостью промаршировало на защиту «революционной столицы»… Огонь крестоносцев горел в их глазах, и вера в христианских мучеников была в их душе, когда они шли по Невскому проспекту, запевая и не обращая внимания на холодный ветер, который дул с Балтики, и впервые не боясь врага, само имя которого было символом страха для бесчисленных поколений забитых и угнетенных людей»[1575].

Протестантская этика и дух капитализма

Религия народа… есть только зеркало его физической и духовной жизни, с изменением которой обязательно должна меняться и сама религия.

А. Берс, 1901 г.[1576]

Описывая эпоху становления капитализма на Западе, С. Соловьев в 1872 г. отмечал, что в этот период, «вместе с экономическими преобразованиями шло множество других; но эти последние находились в служебном отношении к первому». «Самым сильным и поражающим своею новизною движением было движение в области мысли, в области науки и литературы, перешедшее немедленно в область религиозную, в область церковных и церковно-государственных отношений; здесь новое, протестуя против старого, противопоставляя себя ему, вызвало борьбу — и борьбу самую сильную, борьбу религиозную, которая разделила Европу на два враждебных лагеря. Эта-то борьба и стала на первом плане, отстранив все другие интересы на второй»[1577].

Эта борьба была одной из наиболее ожесточенных и непримиримых в человеческой истории, вошедшая в нее под названием «религиозных войн». Одна из причин этой ожесточенности, по словам С. Соловьева, крылась в позиции католической церкви: «Никаких соглашений, никаких уступок новому началу, новым требованиям; все правильно, все безукоризненно, нечего переменять; и божья правда и человеческая ложь одинаково неприкосновенны; «да будет, так как есть, или не будет» написал католицизм на своем знамени в ответ на протестантские требования»[1578].

Неслучайно протестантская реформация в Европе осуществлялась революционными методами. Например, в Англии тех, кто сопротивлялся смене католицизма на англиканский протестантизм, просто сжигали на кострах, как еретиков, во времена Генриха VIII, десятками тысяч. Множество храмов и аббатств были разграблены и разрушены, а их камни использованы для строительства дворцов новой знати. Церковные и монастырские земли, ценное имущество были конфискованы в пользу короля или розданы его фаворитам. За религиозной начнется почти столетняя светская реформация, которая прольет еще больше крови.

Описывая истоки этой борьбы, в своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма», М. Вебер приходил к выводу, что капитализму, для его утверждения и распространения, требовалось, прежде всего, разрушение прежних феодальных моральных основ общества и создание новых соответствовавших «духу капитализма». Решение этой задачи взял на себя кальвинизм, который во время протестантской реформации предложил, в XVI веке, систему моральных взглядов, соответствовавшую нуждам торгового капитализма.

В основе протестантизма лежала та же католическая идея о спасении избранных[1579], отличие протестантизма состояло в том, что он даровал это спасение не после смерти, а при жизни и на земле. Неслучайно «излюбленной книгой пуритан, — по словам С. Булгакова, — стала поэтому книга Иова…, где указывается и конечная награда праведника, еще здесь на земле»[1580]. Для внедрения этих идей, подтверждал М. Вебер, «действовала вся мощь ветхозаветного Бога, который награждал своих избранных за их благочестие еще в этой жизни»[1581].

Детерминизм неизбежно ставил любого верующего перед сакральным вопросом о его собственной избранности и способах удостовериться в ней. «Повсюду, где господствовало учение о предопределении, — указывал на эту потребность М. Вебер, — обязательно вставал вопрос о существовании верных признаков, указывающих на принадлежность к кругу «electi»»[1582]. Для решения этой проблемы протестантизм выработал идею, что «Бог, создавая мир, и в социальном устройстве желал объективной целесообразности, как одного из путей приумножения славы своей». Отсюда проистекает, что «the good of the money» следует ставить выше «личного» или «частного» блага отдельных людей»[1583]. Благодаря взаимосвязи труда и спасения постепенно устанавливалась параллель между немногими богатыми и немногими избранными, при которой богатство само по себе становилось критерием избранности. «Полная интенсивной религиозной жизни эпоха XVII века…, завещала… безупречную чистую совесть… сопутствующую наживе»[1584].

Однако само по себе стремление к богатству, не является уникальной чертой капитализма, оно было свойственно всем эпохам. Отличие заключалось в том, что при феодализме накопление капитала было ограничено жесткой социальной структурой общества, покоящейся на иррациональных постулатах церкви. С наступлением капитализма — главным мотивом общественной деятельности становилось накопление капитала, что требовало нового — материалистического, рационального сознания.

И эти изменения затрагивали не только высшие и имущие сословия, а распространялись на все социальные группы, например, М. Вебер указывал на иррациональность мышления чиновников и поведения рабочих. Реформация должна была перевернуть основы сознания всего общества, сделав их рациональными. «Экономический рационализм, — пояснял его основы М. Вебер, — зависит… от способности и предрасположенности людей к определенным видам практически-рационального жизненного поведения»[1585]. Это поведение формируется, как существующими условиями экономической жизни, так и действующими моральными — «религиозными» нормами.

Однако только рационализма и стремления к богатству, для становления капитализма оказалось недостаточно. Для этого, необходим был еще какой-то моральный инструмент, который бы позволил обеспечить первоначальное накопление капитала. И им, по словам М. Вебера, стал «третий пункт лютеровской концепции — старое аскетическое обоснование труда как средства, с помощью которого «внутренний» человек обретает господство над плотью»[1586].

Основной, для становления этих моральных норм, стала связь профессиональной этики с аскетизмом протестантизма, на которую указывал М. Вебер: «Громадное социальное значение полноправия внутри сектантской общины, особенно допущение к причастию, направляло секты в сторону создания той аскетической профессиональной этики, которая была адекватна капитализму в период его возникновения»[1587]. В результате, отмечает Дж. Кейнс, «долг «спасения» стал на девять десятых добродетелью, а рост пирога (накопление капитала) — объектом истинной религии. Вокруг непотребления пирога выросли все инстинкты пуританства»[1588].

Именно из протестантской аскезы и рационального ведения хозяйства произросли «мысли об обязательстве человека по отношению к доверенному ему имуществу,