ей в голову – вереница зловредных летающих блюдец, горсть горьких семян. Или – не совсем семян или блюдец, скорее, что-то вроде ядер инкапсулированной жизни – отгороженной, защищенной, преодолевающей гнет неблагоприятных условий. Идея сохранности жизни делала мысль о семенах более приемлемой. Все-таки они несли не смерть.

– Мы не нуждаемся в генетическом фонде, – произнес Шрайль. – У нас – миллионы особей в Центре. Мы вполне самодостаточны. Слабый, живущий недолгую жизнь народ – всего лишь неприятное напоминание о далеком прошлом. Люди служили нам чем-то вроде домашних питомцев. Но мы больше не нуждаемся в их компании!

– Я решил, как поступить с этими смутьянами, – взял слово Норс. Он вещал громко, и голос его перекрывал даже гомон в зале Совета. – Будем тянуть из них жилы, по микрону за определенный такт времени. Их страдания будут исключительны и продлятся так долго, как мы пожелаем – хоть целый век!

– Но ты же говорил, что не хочешь причинять им боли, – заметил Шрайль.

– Серьезно? – с неподдельными удивлением и обеспокоенностью ляпнул Норс.

«Я плохо себя чувствую, – думала Калапина. – Нужно принять ферменты».

Мысль стала своего рода переключателем, вернувшим ее в сознательное состояние. Она ощущала, что тело растянулось на полу, а боль и что-то мокрое, вытекавшее из носа, свидетельствовали о падении.

– Тем не менее, твое предложение замечательно, – продолжил Шрайль. – Мы могли бы постепенно восстанавливать их нервные системы и продлевать наказание вечно. Приступы острой боли – навсегда!

– Сущий ад, – произнес Норс. – Годится.

– Они достаточно безумны, чтобы так с нами и поступить! Как нам остановить их? – прошептал Свенгаард.

– Глиссон! Сделай же что-нибудь! – взмолилась Лисбет.

Киборг не ответил ей.

– Тебе ведь тоже не все нравится, не так ли, Глиссон? – спросил Свенгаард.

Киборг не произнес ни слова.

– Ответь мне! – возмутился доктор.

– Они просто обязаны были умереть когда-нибудь, – проговорил Глиссон словно бы нехотя, льдисто-бесстрастно.

– Но они вот-вот уничтожат все живое за пределами Центра, и это безумие будет длиться вечно. И они будут вечно пытать нас! – воскликнул Свенгаард.

– Не вечно. – Глиссон покачал головой. – Они умирают.

Внезапно резкий крик донесся с задних рядов. Никто из пленников не разглядел, что стало причиной шума, но произошедшее добавило еще один штрих к общей атмосфере безумия, царившей в зале.

Калапина с трудом поднялась с пола. Ее нос и губы болезненно пульсировали. Она повернулась к платформе, где уже собралась толчея. Оптиматы залезали на скамьи, чтобы понаблюдать за какой-то активностью, скрытой в гуще их собственных масс. Внезапно над толпой вознеслось обнаженное тело, закружилось в воздухе и с ужасающим стуком грянуло оземь. В очередной раз зал сотрясли бурные аплодисменты.

«Что они делают? – не понимала Калапина. – Они же причиняют друг другу боль… друг другу».

Калапина провела ладонью по лицу, посмотрела на пальцы. Кровь. Теперь она обоняла ее дразнящий запах. Ее собственная кровь! Оптиматка была очарована зрелищем. Она подошла к заключенным, протянула руку к лицу Харви Дюранта.

– Смотри. – Она снова прикоснулась к разбитому носу. Снова стало больно. – Скажи, Харви Дюрант, за что мне такие страдания? – Она ждала, что он ответит ей презрительным взглядом человека, не способного понять глубинную суть сверхсущества… но в глазах Харви читалось только сочувствие. Он – человек. И сочувствует ей. Харви смотрел на Калапину – их глаза были почти на одном уровне, – и волна сострадания вдруг затопила Дюранта. Он видел перед собой не Калапину, не оптиматку, – это была и его Лисбет, и любая другая смертная, квинтессенция всего женского; и она ждала его ответа с тревогой и надеждой. Сейчас ей нужны были только его слова.

– Мне тоже больно, Калапина. Но ваша смерть сделает мне еще больнее, – произнес он. На мгновение Калапине показалось, что вокруг выросла стена. Потом до ушей донесся нестихающий шум зала. Норс что-то вещал нараспев, Шрайль остервенело выкрикивал:

– Хорошо! Отлично! Великолепно! Просто великолепно!

Калапина осознала, что была единственной, внимавшей вероломным речам Дюранта всерьез. Да, он открыто богохульствовал. Она прожила тысячи лет, исключая даже идею о возможности своей смерти. О смерти не говорили вслух и не думали про нее. Но она своими ушами слышала, как Дюрант изрек ужасное слово применительно к ней. Калапина хотела отвернуться, забыть – но что-то влекло ее к этому смутьяну и не позволяло отмахнуться от его болтовни. Лишь несколько минут назад она сама была одним из семян, несущих жизнь через эоны, а теперь – почувствовала неконтролируемое присутствие сил, которые были способны вступать в контакт с митохондриальными структурами клеток.

– Пожалуйста, освободите нас. Вы тоже женщина. У вас должна остаться хоть капля сострадания. Что плохого мы вам сделали? Разве это преступление – хотеть жить и любить друг друга? Мы не собирались причинять вам вред, – умоляла Лисбет.

Но Калапина с трудом улавливала смысл ее с лов. В ее сознании продолжали звучать слова Харви: ваша смерть, ваша смерть, ваша смерть. Калапину вдруг бросило в дрожь, а следом – в странный жар. Она услышала новые крики из толпы наверху и почувствовала себя больной. Ее все больше устрашала перспектива безвыходного положения, в котором она неожиданно очутилась.

Внезапно ею овладела ярость. Калапина повернулась к контрольной панели и нажала кнопку напротив Глиссона. Похожие на раковину странного моллюска колодки, сковавшие киборга, стали сжиматься. Глиссон выпучил глаза, в горле у него заклокотало. Калапина нервно хихикнула и нажала другую кнопку. «Ракушка» снова раскрылась. Киборг пытался отдышаться. Женщина протянула руку к кнопке напротив Харви, положила на нее палец и повелительно произнесла:

– Объясни свое маргинальное поведение!

Харви молчал, замерев от страха. Еще бы – вот-вот раздавят, как жука!

Свенгаард расхохотался. Он уже понял, что играет во всем этом второстепенную роль и был близок к истерике, наблюдая происходящее. Рвущийся из груди Свенгаарда смех становился все громче.

– Немедленно прекрати смеяться! – вскричала Калапина, и доктора охватила паника. Он с трудом сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Звук властного голоса оптиматки заставил его опомниться, но до нормального состояния было еще далеко. – Ты, псих ненормальный, что тебя так рассмешило? Отвечай!

Свенгаард молча уставился на женщину: ему было жаль ее. Вдруг он вспомнил море на курорте Ла-Пуш[20] и, кажется, понял, почему для постройки Центра оптиматы избрали место подальше от океана. Инстинкт. Море порождает волны, и прибой служит вечным напоминанием, что они противопоставили себя вечности. Оптиматы ограждали себя от тревожных мыслей.

– Говори, – повторила Калапина, оглаживая ногтем кнопку, активирующую колодки. Но доктор только смотрел – на нее и на окружавших ее оптиматов, погрязших в безумии. Свенгаард чувствовал, что и сам уже на грани сумасшествия.