неизвестной мегацивилизацией, однако, сами понимаете – кто бы его мог слушать в таком состоянии посещаемых им галлюцинаций?

- Камеру так и не нашли?

- Нет, - печально улыбнулся Семёнович. – Оперативники из КГБ как в воду канули. А врачи, по понятным причинам, молчали. Не каждому хотелось терять работу.

Он сделал паузу.

- А как же шаровая молния? – через секунду послышался вопрос Женьки. – Она-то откуда взялась рядом с твоим отцом?

Семёнович на миг задумался.

- Я думаю, этот сгусток плазмы, убивший моего отца, был одной из так называемых ипостасей Хозяина Байкала. Одной из его сушностей, что ли… как хотите это называйте. Недаром ведь Айрон говорил, что их цивилизация плазмоидная по своей анатомической структуре. Помните эктоплазму и аватаров в образе людей в саркофагах? Хозяин Байкала – или кто он там ещё – мог трансформироваться в исключительно любой биоорганизм или эфирную оболочку Гроссмейстера в образе некоей мезонной дымки, силуэт которой наблюдал мой отец ночью над кустами. Вот его-то и погубила, надо полагать, одна из таких трансформаций – в данном случае шаровой молнии. Хозяин озера не отпускал их от себя с самого начала похода, и отец мой стал последним, кого он уничтожил в своей безумной игре. Гроссмейстер убивал их играючи, забавляясь, наблюдая, и делая одному ему известные рокировки в духе шахмат. Когда мы ждали отца в Нижнеангарске, я видел однажды, как кошка, жившая с нами по соседству, игралась с пойманной ею мышью. Как сейчас помню, как я тогда от всей души сочувствовал зверьку. Кошка ни разу не позволила бедному грызуну удалиться на расстояние больше, чем длина её лапы. А потом, наигравшись, съела её. Сейчас я понимаю, что в случае с моим отцом, мышью были они все, а котом, собственно и был сам Хозяин Байкала. Он не отпускал их ни на минуту, держа в поле своего зрения с восьмого дня их похода, когда они пересекли защитный купол форпоста. Он держал их «на расстоянии лапы».

Семёнович перевёл взгляд с Женьки на остальных.

- Но…

Весь вагончик наблюдал за ним, затаив дыхание.

- Здесь, друзья мои, на театр действий выходит комиссия, специально прилетевшая из столицы на самолёте «Ил-18» в Нижнеангарск, специально из-за Саши. Слухи о найденном члене экспедиции – единственно выжившем из всех – достигли и туда. Василия Михайловича в учёных кругах знали и почитали многие. Даже Юрий Сенкевич пожелал познакомиться и взглянуть на Сашу, однако, насколько я помню, именно в том году он стал участником другой экспедиции с Туром Хейердалом, так что попасть в Усть-Баргузин так и не смог.

Семёнович порылся в своём чемодане и бережно вытащил несколько пожелтевших листов машинописного текста, защищённых полиэтиленовой оболочкой.

- Вот, Женя, - протянул он их своему младшему напарнику. – Почитай всем вслух, а я пока перекурю. Это протокол заседания комиссии, которая прилетела на встречу с Сашей. Пока комиссия находилась рядом с Сашей и проводила с ним беседы, мы с мамой тоже находились поблизости. Эти копии потом отдал маме один из профессоров группы, друживший когда-то с Василием Михайловичем. Позже мама передала их мне, разумеется, когда я уже подрос. С тех пор и вожу их с собой, куда не заносила бы меня судьба. Прочти, пожалуйста.

…И Женька начал читать.

Вслух.

********

- Хочу сразу отметить, - пояснил Семёнович, выкидывая окурок в форточку, - что во время всех бесед с Сашей, которые с переменным успехом длились почти неделю, он вёл себя по-разному. То был тих и меланхоличен, то впадал в депрессию, то вообще не отвечал на вопросы, замкнувшись в себе. Иногда попросту терял память и не мог вспомнить очевидных простых вещей, а ещё чаще впадал в буйство. Когда был в настроении – рассказывал с охотой. Но последнее было крайне редко. В основном Саша продолжал оставаться пустым, печальным, жалким в своей трагедии и безмерно одиноким. Судьба сломала его. Иногда он заговаривался, и прямо посреди вопросов-ответов принимался бормотать что-то сам себе, а иногда он, определённо общался с кем-то внутри себя. Комиссия ещё не знала о Гроссмейстере, но мы-то с вами уже знаем об этом, поселившемся внутри Саши фантоме, который, собственно говоря, продолжал посещать его и в больнице – далеко за пределами границы форпоста. Впрочем, давайте слушать дальше. Продолжай, Женя.

- Итак, - склонился тот над листами. – Протокол допроса. – Он выпрямился и обвёл всех взглядом:

ЧЕТВЁРТЫЙ ДЕНЬ ЗАСЕДАНИЯ: (Видимо беседы были и раньше).

САША: Я уже рассказывал вам о спирали. Об урагане, отключенных рациях и огромной луне в ночном небе. Дальше я побежал искать лошадей.

(Морщится и закатывает глаза).

ВОПРОС: Да-да. Обо всём этом ты нам уже поведал, вплоть до того момента, как оказался один. Вчера мы остановились на том, как ты похоронил Семёна. Перед этим ты нам три дня рассказывал о том, как проходила экспедиция вообще. Помнишь?

(Снова морщится и трёт виски).

ВОПРОС: Ты помнишь, Саша? За три дня ты рассказал нам почти всё, что помнил на вчерашний вечер. Своё путешествие в 1943-й год, смерть бурятов, гусеницу, «одеяла» с глазами, гигантских муравьёв и паука. Про путешествия Василия Михайловича, Люды, Губы и Семёна в Тапробан, а так же сияние на озере, гибель всех членов экспедиции – всё, всё, всё, что ты сумел вспомнить: у нас это запротоколировано. Не волнуйся, и продолжай дальше, пожалуйста. Мы тебя внимательно слушаем и записываем каждое твоё слово. Эти люди, сидящие перед тобой за столом – ты уже знаешь их – прилетели специально, чтобы помочь тебе. Завтра прилетит ещё один специалист – председатель нашей комиссии, и он так же, как и мы рассмотрит твои показания, касаемые всеобщего хода экспедиции. Итак, мы остановились на том, как ты похоронил Семёна и соорудил на могилке крестик. Что было дальше?

САША: Я находился тогда в состоянии аффекта, почти ничего не соображал, и делал всё автоматически – так мне сейчас кажется. Сознание действительности и здравого рассудка приходили ко мне урывками.

(Морщится и прислушивается к чему-то). Вот как примерно сейчас. Вы же сами говорите, что я впадаю в забытьё и временами ничего не помню. И уколы ваши мне не помогают.