– Я дал клятву жениться на ней.

– Клятва священна для дворянина. Мы ее сдержим. Уж не знаю, как мы это сделаем, но мой отец, который был вовсе не дурак, говорил: «Тот всего дождется, кто умеет ждать», – и он действительно был прав.

Через десять минут авантюристы отправились по дороге, ведущей в Пор-де-Пе, куда и прибыли к десяти часам вечера.

Филипп отпустил работника и сразу же направился в гостиницу, невольно тревожась по поводу предстоящего свидания: должно быть, случилось нечто очень важное, если Пьер Легран, вместо того чтобы просто ждать его в их общей квартире, назначил встречу в гостинице, да еще в такое позднее время.

Филипп полагал, что его дядя находится на острове Сент-Кристофер, губернатором которого он и являлся. Появление его тут было для племянника и лучом света, и предостережением: нужно вести себя осмотрительно. Д’Ожерон был человеком деятельным, заботившимся о чести авантюристов, с которыми он несколько лет делил опасности, тяготы и очарование флибустьерской жизни, исполненной сильных ощущений и неожиданностей. Он посвятил себя телом и душой счастью своих товарищей по оружию и мечтал о лучшем обустройстве их ненадежных убежищ. Он мечтал о том, чтобы дать Франции богатые колонии, превратив всех этих смелых хищных птиц, этих отважных покорителей морей в мирных жителей и трудолюбивых колонистов.

Этот план, достойный во всех отношениях человека с таким возвышенным умом и таким горячим сердцем, он старался осуществить любыми способами, жертвуя для этой цели даже личным состоянием. Словом, он продолжал претворять в жизнь идеи Ришелье, которому хотелось если не совсем уничтожить власть испанцев в Америке – это дело пока невозможное, – то, по крайней мере, ограничить ее так, чтобы большая часть богатств Нового Света служила на пользу Франции, а не Испании.

Французское правительство понимало величие этого благородного и патриотичного замысла. Слишком слабое для того, чтобы открыто помочь д’Ожерону военной силой, оно могло лишь тайно поощрять его действия и предоставить ему полную свободу, заранее обязавшись одобрить все, что он надумает предпринять.

Как ни ненадежна была эта слабая опора, д’Ожерон довольствовался ею и смело принялся за дело. Но задача была крайне тяжелой: флибустьеры, привыкшие к полной свободе, к самой необузданной вольности, нисколько не были расположены склонять голову под игом, которое хотел наложить на них губернатор острова Сент-Кристофер: они не без оснований утверждали, что Франция, отвергнув их как неблагополучных членов своей семьи и бросив их на волю судеб, когда они были слабы, не имела права теперь, когда отвага сделала их могущественной силой, вмешиваться в их дела и предписывать им правила поведения.

Всякий другой человек, без сомнения, отступил бы перед трудной задачей обуздания этих неукротимых людей. Но не д’Ожерон, чей светлый ум питала надежда на свершение великого и благородного дела. Д’Ожерона лишь подстегивали препятствия, по большей части неожиданные, которые возникали на каждом шагу и грозили помешать осуществлению его планов. Не прошло и четырех лет с тех пор, как д’Ожерон начал гигантское дело нравственного исправления авантюристов, а его опыты уже принесли плоды и в нравах его подопечных начала обнаруживаться заметная перемена: они невольно подчинялись родительскому влиянию человека, который посвятил себя их счастью и которого они привыкли уважать, как отца.

Д’Ожерон понимал, что для достижения своей цели он должен не просто покуситься на законы Береговых братьев, но пойти на смелый шаг, став во главе этого сообщества и направляя его действия. Авантюристы, которым лестно было видеть своим предводителем такого человека, не слишком противились ему, в глубине души понимая выгоды твердого и разумного управления.

Добившись этого результата, д’Ожерон уехал во Францию. Хотя в то время был самый разгар Фронды, он отправился в Булонь, где тогда находился кардинал Мазарини, которого принцы вынудили удалиться, но который, однако, из своего изгнания тайно управлял делами короля. Кардинал благосклонно принял авантюриста, уговаривал его продолжать начатое дело, любезно согласился на все его просьбы, и д’Ожерон, не теряя ни минуты, уехал из Булони в Дьепп, а оттуда отплыл на остров Сент-Кристофер.

Но в его отсутствие случилось множество событий, заставивших губернатора изменить свои намерения и отложить на некоторое время задуманные реформы.

Испанцы начали энергичные военные действия против флибустьеров. Они разбили их в нескольких сражениях, многих захватили в плен и повесили без всякого суда. В конце концов они смело напали на Черепаший остров и захватили его, после чего надежно укрепили и оставили на нем многочисленный гарнизон под командой храброго и опытного офицера.

Потеря Тортуги нанесла сокрушительный удар по могуществу авантюристов, лишив их надежного убежища недалеко от Санто-Доминго. Кроме того, несмываемое кровавое пятно легло на честь флибустьеров, которых до сих пор считали непобедимыми. Во что бы то ни стало необходимо было вернуть Черепаший остров, это орлиное гнездо, откуда беспрепятственно вылетали флибустьеры, чтобы нападать на испанские суда и колонии.

Вернувшись на остров, д’Ожерон, не объявляя о своем присутствии, надел костюм флибустьера, сел с двумя людьми в утлую лодку, из всех щелей которой проступала вода, и сумел незаметно пройти среди многочисленных испанских судов. После семнадцатидневного путешествия, во время которого он раз сто чуть не погиб, ему удалось высадиться целым и невредимым в Пор-де-Пе. Прибыв на Санто-Доминго, губернатор отправил одного из своих людей к Пьеру Леграну, знаменитому флибустьеру, которого он давно знал. Д’Ожерон назначил ему свидание в гостинице и открыл все планы, подключив к переговорам и своего племянника Филиппа, который имел большое влияние среди флибустьеров благодаря необыкновенной энергии, львиному мужеству, а особенно удаче, сопутствовавшей ему всегда и во всем.

Д’Ожерон внимательно следил за выражением беспокойства, которое внезапно появилось на лице молодого человека, когда речь зашла о Черепашьем острове. Старик нахмурил брови и спросил:

– Что это значит, Филипп? Ты сомневаешься? Не решаешься напасть на испанцев?

– Нет, дядюшка, – ответил Филипп с очевидным замешательством, – я не сомневаюсь, сохрани меня Бог!

– Значит, просто отказываешься, – добавил д’Ожерон с насмешкой.

От этой язвительной иронии молодой человек побледнел еще больше, если такое вообще было возможно.

– Вы не поняли моих слов, дядюшка, – почтительно заметил он.

– Так объясни мне все откровенно, – сказал губернатор с нетерпением, – я должен знать, по крайней мере, что у тебя на уме.

Уже старик, д’Ожерон все еще сохранял горячее сердце и быстрый ум. От молодости осталась у него и вспыльчивость: чуть что – он впадал в гнев и кровь бросалась ему в лицо.

– Я очень хочу объясниться, дядюшка, но сделаю это с одним условием.

– С каким? Говори же.