Герцог подал ему конверт:

– Прочтите. Я получил это сегодня утром.

– Королевский приказ! – воскликнул маркиз с удивлением.

– Да. Король соблаговолил по моей просьбе назначить вас губернатором Эспаньолы.

– О! Отец, как я вам признателен! – вскричал маркиз, целуя руку герцога.

– Я хотел иметь возле себя единственного сына.

– Разве вы намерены оставить Новую Испанию, отец?

– Один и тот же курьер привез ваше назначение и приказание мне ехать в Панаму.

– Какая честь для нашей фамилии!

– Его величество осыпает нас милостями.

– Позвольте мне, герцог, – сказал граф де Тудела, – присоединить мои поздравления к поздравлениям моего кузена.

– Вы отчасти являетесь причиной того, что случилось, дон Гусман, – с улыбкой ответил герцог.

– Я? – удивленно переспросил граф.

– Конечно. Чтобы обеспечить успех трудного предприятия, вверенного вам, я согласился, несмотря на преклонные года, принять место губернатора в богатой провинции Панама. Не сомневаюсь: вы, будучи уверены в том, что получите от меня всю возможную помощь, без колебаний станете исполнять ваши обязанности до конца. Мы с вашим кузеном отправимся почти в одно время с вами. Дон Санчо будет служить нам посредником. Таким образом, нам нечего будет опасаться измены и не с кем будет делить славу избавления нашего отечества от непримиримых врагов, которые столько лет бросали ему дерзкий вызов.

– Благодарю и клянусь вам, что оправдаю ваше доверие.

– Потрудитесь рассказать в двух словах, чем вы занимались эти два дня.

– Как мне кажется, я в точности исполнил все ваши поручения. Я договорился с человеком, на которого вам указали. Человек этот отныне всецело предан мне, сегодня же он должен представить меня капитану бригантины «Кайман», которая завтра выйдет из гавани.

– И вы уверены в этом человеке?

– Как в себе самом.

– Итак, нам следует проститься. Мы также уезжаем. Я написал инструкции, от которых вы не должны отступать, они изложены в этой бумаге. Возьмите и остерегайтесь, как бы ее у вас не похитили.

Граф взял бумагу из рук герцога.

– Эти инструкции я выучу наизусть, – сказал он, – потом, когда они запечатлеются в моей памяти, я сожгу бумагу.

– Весьма благоразумно, – улыбаясь, заметил герцог.

– Итак, кузен, мы будем там врагами, – весело воскликнул маркиз, – берегите себя и не позволяйте моим полусотням застать вас врасплох.

Герцог, склонив голову, задумался.

– Вам придется иметь дело с сильными людьми, – продолжал маркиз, – я давно их знаю.

– Вы с ними сражались, кузен?

– Несколько раз имел с ними дело – то как враг, то как друг. Это сущие демоны! Однако, – внезапно прибавил он меланхолическим тоном, весьма удивившим дона Гусмана, – я не имею причин плохо отзываться о них.

– Потрудитесь объясниться, кузен…

– Зачем? – перебил маркиз с живостью. – Вы сами все поймете. Помните только, что это люди в полном смысле этого слова. Они имеют все пороки и все добродетели, свойственные человеческой натуре. Заходят в хорошем так же далеко, как и в плохом. Ненависть к деспотизму породила в них неукротимую вольность, которую они величают свободой, – слово, выдуманное ими и одним им понятное.

– Судя по тому, что вы говорите, кузен, я вижу, что мне придется нелегко.

– Ах! Более, чем вы предполагаете, кузен! – воскликнул маркиз. – Для чего вы согласились взять на себя это опасное поручение?

– Что мог я сделать? – ответил граф.

– Ничего… – сказал маркиз и, бросив взгляд на герцога, все еще погруженного в раздумья, продолжал: – Я не могу разговаривать с вами, как мне хотелось бы, дон Гусман, однако послушайте: так как я теперь губернатор на Эспаньоле, я буду, кажется, вам полезен. Вы знаете, какие дружеские чувства я питаю к вам. Не делайте ничего, не поговорив со мной. Может быть, мои советы будут вам полезны.

– Я тронут до глубины души вашим вниманием, кузен, но как же мы сможем встретиться?

– Не беспокойтесь, я найду способ. А теперь мне остается прибавить только одно: будьте осторожны, малейшее подозрение может закончиться вашей смертью. Эти люди не знают пощады.

В эту минуту герцог поднял голову и провел рукой по лбу. Бросив повелительный взгляд на маркиза, как бы приказывая ему молчать, он наклонился к графу и сказал ему тоном неожиданно кротким и сердечным:

– Дитя мое, через минуту мы расстанемся и, может быть, больше никогда не увидимся. Я не хочу разлучиться с вами, не открыв вам некоторых обстоятельств, которые вам нужно, я скажу, даже необходимо знать.

– Слушаю вас с уважением и признательностью, – ответил молодой человек, – вы для меня все равно что отец, я всем обязан вам. Я был бы самым неблагодарным человеком на свете, если бы не питал к вам искреннего и глубокого уважения.

– Я знаю ваши чувства, дитя мое, и верю в ваше верное сердце. Вот поэтому я и хочу до нашей разлуки рассказать вам историю вашего детства. Рассказать то, что я скрывал от вас до сих пор… Вам известно, что наша фамилия одна из знатнейших в Испании. Она восходит к временам зарождения монархии. Наши предки всегда высоко ставили честь своего имени и передали нам его незапятнанным. Ваша мать приходилась мне сестрой. Вы видите, дитя мое, что вы мой близкий родственник. Я вам дядя. Ваша мать, донна Инесса Пеньяфлор, появилась на свет гораздо позже меня. Она была совсем еще ребенком, когда я женился. После смерти нашего отца я сделался ее опекуном.

В те времена, о которых я говорю, любезный дон Гусман, между Францией и Испанией шла война. По некоторым причинам моя сестра была отдана в монастырь в Перпиньяне, который тогда еще принадлежал нам. Прошло несколько лет. Перпиньян, осажденный самим кардиналом Ришелье, после продолжительной и героической обороны был вынужден сдаться. Тогда я прискакал в город, чтобы забрать сестру из монастыря и отвезти ее в Испанию. Монастырь был разграблен французами. Разбежавшиеся монахини укрылись, кто где мог. Моя сестра нашла убежище в бедной испанской семье, где я с трудом разыскал ее. Я нашел ее умирающей. Встревоженный болезнью сестры, я позвал врача, чего бедные люди, принявшие ее к себе, сделать не могли по причине своей нищеты. Сестра не хотела, чтобы врач приходил, и я с величайшим трудом убедил ее принять его. Он долго оставался у больной, и когда наконец он вышел, я приступил к нему с расспросами. Лицо врача было печальным и смущенным. На расспросы он отвечал крайне неохотно. Я вошел в комнату сестры, она плакала и также ничего не хотела мне говорить. Врач возвратился к вечеру, я снова принялся расспрашивать его. Он сказал несколько банальных утешений, и мне показалось, что он хочет, чтобы я ушел. Настойчивость, с которой он уговаривал меня идти спать, внушала мне подозрения, я предчувствовал несчастье. И я только притворился, будто соглашаюсь уйти. Но когда он вошел в спальню сестры, я проскользнул в соседнюю комнату, отделенную от спальни перегородкой, и стал слушать. Так я узнал всю правду: мою сестру обольстил французский офицер, потом бросивший ее. Что я мог сделать? Я, не колеблясь, все простил бедному обманутому юному существу, потребовав только, чтобы она назвала мне имя своего обольстителя. Человек этот носил одну из знатнейших фамилий французского дворянства. Я поехал в Париж и потребовал, чтобы он загладил совершенное им преступление. Но он расхохотался мне в лицо и отвернулся. Тогда я нанес ему одно из тех оскорблений, которые требуют крови. Дуэль была назначена на другой день… Он опасно ранил меня. Два месяца я находился между жизнью и смертью, наконец стал выздоравливать. Мой враг уехал из Парижа. Невозможно было узнать его местопребывание, и я вернулся в Перпиньян с разбитым сердцем.