– Я не хочу, чтобы вы уходили, – проговорил он. Его гнев сменился тоской.

– Тогда я останусь, – прошептала я, и мы, прижавшись друг к другу, застыли у двери, дыша в унисон, резко вдыхая и шумно выдыхая.

Он потянул за ленту, которой были перевязаны мои волосы, и бросил ее на пол. Обхватил мою голову руками, зарылся пальцами в пряди волос, доходившие мне до плеч, и забрал их в кулаки.

Я не сопротивлялась. Не дышала. Не смела даже надеяться.

– Почему никто этого не видит? – бесстрастно спросил он, прижимаясь лбом к моему затылку.

– Не видит чего, генерал? – спросила я сдержанно. Спокойно. Будто ничего не происходило.

– Отчего никто не видит вас? – шепотом отвечал он. – Вас, Дебора. Вашу кожу. Глаза. Губы. Изгиб вашей шеи, мудрость ваших слов. Вы взрослая женщина. Отчего никто этого не замечает?

Он находился так близко. Пальцами и губами он касался моих волос, всем телом прижимался к моей спине, и я закрыла глаза, стараясь отыскать в себе силу, выставить оборону. Но нашла лишь горячее вожделение.

– Я не хочу, чтобы они увидели меня… чтобы увидели женщину, – прошептала я. – Я солдат Континентальной армии генерала Вашингтона и адъютант генерала.

– Что еще?

– Что вы хотите услышать, сэр?

Он набрал полную грудь воздуха, словно пытаясь собраться с силами, и выдохнул:

– Вы что-то чувствуете ко мне, Самсон?

Я не могла отрицать. Это чувство было здесь, между нами. В напряжении, которое я считала сродством душ. Во взаимопонимании, которое упрямо называла доверием. В задушевности, которая, как я себя убедила, зародилась благодаря перенесенным вместе страданиям и чудесному спасению. Это чувство свивалось клубком у меня в груди и горело в животе, и он о нем знал.

– Да, сэр. Я вас люблю.

Дрожь, пробежавшая по его телу, сотрясла и меня. Мое пересохшее горло будто смочили прохладной водой. Я с восторгом приняла облегчение, которое принесло мне это признание.

– Как чертовски смело.

Он выпустил мои волосы, и я развернулась к нему, подняла взгляд. Его глаза горели мукой и торжеством. Он прижался лбом к моему лбу, замер, словно стараясь изгнать меня из своих мыслей, но потом его губы отыскали мой рот.

Это было не нежное касание и не печать одобрения, наложенная на меня Нэтом. Мы не сжимали губ, не осторожничали. Мы кинулись в атаку, молниеносно, и никто из нас не задумывался, что я прежде никогда не участвовала в подобном бою. Наш поцелуй – если только его можно так назвать – был инстинктивным, животным, как первый крик новорожденного. Наши губы сражались, рты и тела вели отчаянный поединок, и мы задыхались, тянулись друг к другу, цеплялись, и склонялись, и гнулись, пока я не ударилась затылком о дверь.

Я охнула, он выругался, и мы тут же оторвались друг от друга. Генерал отпрянул, будто я отвесила ему пощечину или он случайно причинил мне боль. Но то была не боль; я не могла бы дать названия тому, что чувствовала.

– Утром мы выезжаем в Филадельфию. – Он стер с губ следы поцелуя, но мне хотелось снова смочить их, впиться в них ртом.

Я дрожала. Дрожала так, что все внутри отдавалось болью.

– И я поеду с вами, – настойчиво прибавила я.

– Да. – Он кивнул. – Да. Вы поедете со мной в Филадельфию… в качестве адъютанта. Но как только ситуация там разрешится, я уволю вас и вы не вернетесь в нагорье. Война почти окончена, Самсон. Время пришло.

– Но… я хочу быть с вами.

– Нет. – Он решительно мотнул головой. – Нет. Я не могу находиться с вами рядом. Я вообще не должен был оставлять вас здесь.

Он меня обманул. Он спросил, есть ли у меня чувства к нему, и я честно призналась. А теперь он наказывал меня.

– Я не могу больше… быть с вами… вот так, – прошептал он. – Не могу.

– Вы спросили меня о моих чувствах! – в ужасе выкрикнула я. – И я поставила вас в неловкое положение.

– Нет. Дело не в этом. Я сам поставил себя в неловкое положение. – На щеках у него запылали красные пятна, он плотно сжал зубы. – Я будто развратник, – пояснил он резким, но тихим голосом. – И мне это не нравится. Я сам себе не доверяю. Глядя на вас, я вижу смелость, и ловкость, и силу. Я вижу верного спутника. Отважного солдата. – На последнем слове он запнулся, и его щеки заалели сильнее. Он провел рукой по лицу. – Но в то же время я вижу Дебору. Линию ваших скул и нежное свечение кожи. Вижу, как меняют цвет ваши глаза, и хочу… хочу… – Он помолчал, глубоко вдохнув. – Я любил свою жену. – Теперь в его голосе слышалось отчаяние. – Я любил в ней все. Каждую черточку. А вы совершенно на нее не похожи.

Я охнула. Он поморщился, как от боли. Это был самый ужасный способ мне отказать, потому что я знала: это – правда.

Я стала перебирать в уме свои сильные стороны, свои победы. Я делала так всегда. Мне приходилось. Я должна была ценить себя, должна была себя хвалить, потому что знала: никто больше этого не сделает.

– Я умна, так же как и она, – возразила я. – Я способная… и сильная. – Я судорожно припоминала пункты из своего бесконечного списка. – Я… – Мой голос оборвался, и я заставила себя замолчать, замерев в ужасе.

– Да. Вы такая, – быстро, словно раскаиваясь, ответил он. – Но я никогда не взглянул бы на вас так… как смотрю теперь. Вы не из тех женщин, на которых я привык обращать внимание. У вас слишком пронзительный взгляд. Вы худая. Высокая… Дерзкая. И все же… я… – Его голос стих, будто он пытался подобрать верное слово, но я не хотела больше слушать.

– Для чего вы говорите мне об этом? Словно я и сама не знаю. – Я чуть не плакала и презирала себя за это.

Я отвернулась и ухватилась за ручку двери. И снова он оказался рядом и закрыл дверь, но в этот раз обхватил меня и прижал к груди, опустив щеку на мою склоненную голову. Я не повернулась к нему. Не могла. Моя любовь выла от ярости, спину пронзала боль, и мне больше всего на свете хотелось лишь одного – вырваться на свободу.

– Простите меня, Самсон. Простите. Я все еще скорблю о жене, которая заслуживала больше, чем я сумел ей дать. Я любил ее. И всегда буду любить. И оттого мучаюсь, когда смотрю на вас и чувствую…

– Мне хотелось бы уйти,