— Я остаюсь, — решительно и твердо произнесла Татьяна.

И на ее лице появилось выражение непоколебимого упрямства.

— Ты допускаешь ошибку, сестра. Аланьевых свалить невозможно. Я не желаю слушать…

— Вы ошибаетесь, — мягко возразил Белосельский, — могущество одних могут сломить другие. Нужно обладать определенным потенциалом.

— Каким же, например?

Белосельский промолчал.

— Я ухожу.

Орланов не подал руки Белосельскому и резко вышел. Татьяна осталась наедине с Белосельским. Он ей понравился с первой секунды. Она чувствовала в нем незаурядную силу, выдающиеся способности и непреклонную волю. Кроме того, в Белосельском, несмотря на его подчас вызывающую откровенность, проскальзывало едва заметное особое сочувствие, нечто вроде сопереживания. И Татьяна инстинктивно ощутила это.

— Простите моего брата… с того дня как… умер отец… мы сами не свои.

— Я понимаю Вашего брата. Потерять семейный бизнес нелегко, зная, что он окажется в руках отъявленных мерзавцев и преступников.

Татьяна опустила глаза.

— Я не могла поступить иначе, я вынуждена была продать акции. Газеты писали всякую ерунду. Но теперь я так жалею, что оказалась слабой. Вы совершенно правы. Нам никто не помог. Я поняла, что в нашем бизнесе друзей нет и не может быть. Если бы был жив отец… Он такого бы не допустил. А сколько планов у него было… Вы знаете, сколько отец сделал? Сколько фондов открыл, сколько истратил на пожертвования?

— Я знаю об этом.

— И тогда казалось, все были у его ног. Все заверяли в своей дружбе и преданности. Столько друзей, товарищей, близких! Столько лести, лживых заверений! А когда понадобилась помощь, не помог никто, даже друг нашей семьи П***. А теперь, когда я все это Вам рассказала, скажите откровенно, почему Вы решили нам помочь?

— Потому что я хочу разорить братьев Аланьевых, я сделаю их банкротами, в лучшем случае — отберу их банк. Но прежде я заставлю их вернуть Вам то, что принадлежит Вам по праву.

— А взамен…

— Взамен, может быть, я попрошу Вас об одном одолжении.

— О каком?

— Я сам занимаюсь проектами по благотворительной деятельности. Я планирую расширить сеть моих фондов «Милосердие». Но я не хотел бы навязывать Вам что-либо.

— Вы хотели бы, чтобы я участвовала в Ваших проектах?

— Только в том случае, если Вас это заинтересует. Я не желаю Вас связывать какими-либо обязательствами.

— Знаете, почему мой брат так говорил с Вами?

— Почему же?

— Он считает Вас таким же захватчиком, как и Аланьевы.

— В какой-то мере он прав.

— Не ожидала этих слов от Вас.

— Точнее, мне нравится тягаться с могущественными соперниками. Меня часто упрекали в том, что я побеждаю лишь слишком «слабых» персон, за которыми не стоят влиятельные «тузы».

— Николай мне рассказал про ресторатора — одного из богатейших людей Москвы.

— Он пытался посадить в тюрьму невинных, — произнес Белосельский, — и его постигло возмездие.

— Еще рассказывают, что на его ресторан напали… Николай считает, что с Вами опасно иметь дело… что Вы действуете такими же методами, как и братья Аланьевы.

— А что думаете Вы?

— Я же Вас не знаю.

— Зато меня знает полковник С***. Спросите у него, нарушал ли я когда-нибудь свое слово. Я же сказал: не пройдет и года, как ситуация изменится. Вы вернете Ваш семейный бизнес…

— И за это Вы не попросите наших акций? Не захотите войти в правление?

— Нет.

— Почему?

— На такой откровенный вопрос я отвечу откровенно. Я удовлетворюсь источником финансовых средств, которыми располагают братья Аланьевы. Мне нужны миллиарды долларов, а не миллионы… Упреждая Ваш вопрос… Зачем? Я хочу построить несколько бесплатных больниц. Повторяю, как только я доберусь до этих Аланьевых…

— Когда же это случится?

— Мне нужен год, точнее, девять месяцев. Могущество Аланьевых заключено в его тесных связях с силовиками и с Центральным банком. Я разрушу его связи, и тогда Аланьевы станут уязвимыми.

— Сейчас они празднуют победу. Вы знаете, что вчера они отмечали покупку моих акций в одном из ресторанов?

— Ничего, придет и их день. Я обещаю.

Глаза Алексея засветились тем боевым огнем, который всегда предвещал скорую гибель каким-нибудь мошенникам.

— Вы правда сделаете это?

— Да, — спокойно ответил Белосельский и посмотрел своим пронизывающим, и в то же время доброжелательным взором на молодую девушку.

— Странно, что я это говорю. Наверно, я кажусь Вам слишком молодой для бизнеса, хотя мне уже двадцать семь лет… но я Вам верю… может быть, напрасно. Я еще раз поговорю с братом и попрошу не ссориться с Вами.

— Не волнуйтесь, я уважаю его мнение. Быть может, на его месте я вел бы себя точно так же… У меня к Вам скромная просьба.

— Какая?

— Познакомьте меня лично с братьями Аланьевыми. Пускай они думают, что я сам имею заинтересованность в Вашем банке. Словом, нужен любой предлог, чтобы они поняли, что я вступаю в игру…

— Согласна…

— Знаете поговорку: только вспомнишь черта, а он уже здесь, — рассмеялся Белосельский, смотря на свой смартфон, — мои люди сообщают, что господа Аланьевы к нам пожаловали.

Татьяна слегка побледнела.

— Вы их ждали сегодня?

— Нет, Николай мне ничего не говорил…

— Вы не представите меня им сегодня?

— Только не здесь, прошу Вас. Не до столкновений в этом зале. Это место для меня священно. Прошу Вас.

— Хорошо, я не настаиваю, но проводите меня хотя бы до дверей.

— Согласна.

— Аланьевы передвигаются на бронированной машине в сопровождении двадцати человек, которые составляют авангард, а остальные двадцать…

— Меня не интересуют эти подробности, — несколько сухо отозвалась Татьяна, тряхнув шапкой своих светлых волос.

— Простите.

— Я провожу Вас.

— Когда они спросят, что за клиент — Вы можете сказать, что приезжал один из инвесторов, который тоже хочет купить акции Вашего банка.

— Я поняла…

И с этими словами Орланова, исполняя долг вежливости, в сопровождении других менеджеров банка повела Белосельского к выходу.

Привыкшая с детства к роскоши и изобилию, Татьяна росла «папенькиной дочкой». Как дочь банкира она унаследовала необычайную гордость, эгоизм и тщеславие; она привыкла к восхищению, преклонению перед ней не только как перед женщиной, но и как перед богатой наследницей. Она была достаточно умна, чтобы отличать искренность от фальши. Почти все свои представления о жизни, о людях и нравах ей привил отец. Это он настоял на учебе в финансовом институте, а потом постепенно стал приобщать к «делам». В обращении с любимой дочерью он сочетал необыкновенную нежность, терпение и понимание. В какой-то мере даже его собственный сын отступал на задний план. Орланов-старший внушил дочери такие качества, как осмотрительность и недоверие к людям. Несмотря на блестящий незаурядный ум, отец Татьяны не смог предвидеть катастрофу с семейным бизнесом, детищем всей своей жизни, которое, по сути, составляло основу его нравственного существования. Орланов-старший мечтал видеть во главе банка не сына, а дочь. Он старался привить Татьяне почти мужеские качества, которые бы ей позволили принимать в бизнесе жесткие, неумолимые решения, которые идут, скорее, от рассудка, нежели от сердца. Но очень часто сам Орланов совершал весьма противоречивые поступки; иногда отказывался сотрудничать с влиятельными партнерами, если они ему не нравились или он считал их репутацию ненадежной. «Однако в жизни, к сожалению, необходимо идти на сделки с совестью, — внушал он дочери, — без этого нет бизнеса. Нужно учиться не уступать, или тебя сметут».