– Сегодня ночью я уже заплатил свою цену, но мне предстоит заплатить еще больше.

Из своего саквояжа профессор извлек небольшую спиртовую горелку вроде тех, что туристы берут с собой в поход.

Усевшись прямо на грязный пол, он зажег ее, и голубое пламя, от которого по стенам подвала заплясали новые тени, позволило лучше осмотреть помещение. Изуродованное тело разрисованного человека, от которого остались одни кости, лежало рядом с разлагающимися трупами его жертв. Теперь стал виден залитый кровью пол, руны на стенах и инструменты для пыток, с помощью которых раскрашенный человек пытался через отчаянно кричащих невинных жертв вызвать чары.

Харбард никак не прокомментировал эту жуткую картину. Вместо этого он достал белую матерчатую салфетку и скальпель. Несколько минут профессор прокаливал скальпель на огне, потом помахал им в воздухе, чтобы остудить, и положил на чистую ткань.

– А теперь вот что, – сказал Харбард дрогнувшим голосом. – Я уже говорил вам, что есть способы, когда не нужно делать жертвами других. – Он снял пальто и пиджак. Под ними оказалась пропитанная кровью рубашка, которую профессор тоже снял. В неровном свете горелки Кроу увидел на его груди глубокие резаные раны. – Можно сделать жертву из себя самого.

И Харбард запел, сидя на полу:

Он повторял эти слова снова и снова, пытаясь достичь гипнотического эффекта. Кроу видел, как его глаза стекленеют; бледное лицо при свете горящего спирта казалось еще более вытянутым и осунувшимся.

Кроу сидел и смотрел на Харбарда, впитывая запах крови из его ран, который дразнил его и пробуждал чувство голода. А затем старик вдруг оказался прямо перед ним. Он взял вервольфа за руки и заглянул ему в глаза. Кроу снова потерял счет времени, завороженный словами Харбарда, до боли знакомыми ему, как колыбельная, которую пела няня.

В голове у Кроу возникла картина: шесть трупов поднимаются со ступеней и начинают танцевать: мать, отец и четверо детишек, идеальная семейка мертвецов. И тут рядом с ним возник волк и стал сладким шепотом побуждать его к убийству.

Кроу слышал музыку, обрывки стихов, звон стали, бьющейся о сталь. Воздух стал настолько плотным, что было трудно дышать, и откуда-то зазвучала новая поэма.

Слова эти были произнесены не Харбардом. В них не было смысла, но Кроу видел пляшущие перед ним руны, древние символы, чье значение было значительно глубже слов.

Стихи между тем продолжались.

Кроу показалось, будто в подвале затрепетали миллионы невидимых перьев, и он услышал чей-то голос, прозвучавший у него в голове:

– Я навсегда с тобой.

* * *

Когда его взор прояснился, Кроу понял, что находится у колодца. Перед ним был Харбард, у ног которого лежало обезглавленное тело; голова была насажена на вбитый рядом кол.

Волка видно не было, как и странного треугольного замка. Местность представляла собой две плоскости, расположенные одна над другой: черная земля внизу и серебристо-металлическое небо над головой. В этом месте Кроу лучше владел собой. Он огляделся по сторонам. В тридцати футах от него лежала длинная изогнутая арабская сабля, в которой отчетливо отражалось небо, как будто ее клинок был лужицей ртути. Раны на груди мучительно заныли, и Кроу догадался, что пронзивший его кусок металла был обломком этого ужасного оружия.

А затем у него вновь появилось ощущение трепещущих перьев, возникшее и исчезнувшее в один миг. Кроу почувствовал панику, которая быстро распространялась по унылой равнине. Казалось, дрожит земля под ногами. «Это уходит один из богов», – подумал Кроу. Вместо него пришло нечто иное, чего нельзя ни увидеть, ни услышать, а можно лишь почувствовать его неистово страшное, ужасающее присутствие. В голове у Кроу, словно фейерверк, вспыхнули очередные поэтические строки; каждое слово излучало в его сознании свой цвет.

Кроу почувствовал, как его охватывает страх; у него появилось сильное желание убежать. Но он, конечно же, не побежал. Кто бы здесь ни появился, Кроу знал, что у него есть дело к нему.

Харбард тщательно изучил то, что должен был сделать вслед за этим, хотя ни в одной книге невозможно было вычитать, где взять на это силу воли. Профессор сел на землю рядом с салфеткой, спиртовой горелкой и скальпелем и еще раз прокалил скальпель на огне. Затем опустил его и правой рукой поднял веко своего левого глаза. Сунув туда большой палец, Харбард вывернул наружу глазное яблоко. При этом старик даже не вскрикнул, хотя все его тело затряслось. Дотянувшись до скальпеля, Харбард взял его и перерезал розовые жилки оптического нерва. Ручьем хлынула кровь, и профессора стошнило.