Овес отборный вам,

Мне – половодье трав,

Дождь с солнцем пополам,

Веселье в пух и прах!

И не меняюсь я,

Хотя бегут года:

Из разных мы конюшен, господа!

– Неплохо, – сказал Франсуа, беззвучно похлопав владоши. – Экспрессивно, а главное, исполнено глубочайшего смысла. Выпросто талант, полковник...

– А я играть не умею совершенно, – сказалаОльга. – До революции, дедушка рассказывал, гитара считалась вульгарныминструментом приказчиков и разных там лакеев, мне ее и в руки взять непозволяли. Зато на рояле выучили, хотя я его и ненавидела всеми фибрами души...

Автобус останавливался возле деревушек, как две капли водыпохожих на Якораите, иногда подбирал кого-то, иногда высаживал – один раз прямов чистом поле остановились, когда энергично заорала толстуха с гусем. Вокруг небыло видно ничего напоминавшего населенный пункт, но она, не теряясь,подхватила свои узлы, корзину с гусем, и направилась к далеким холмам. Видимо,за ними и скрывалась ее деревушка. Порой автобус сворачивал с бетонки,углублялся вправо или влево на пару километров по разбитому проселку, до жутинапоминавшему сибирскую глубинку, – там, в деревнях, отличавшихся от Якораитеразве что полным отсутствием базара, кого-то снова высаживали или подбирали. Вконце концов, шумно прощаясь с попутчиками, вывалилась наружу ехавшая сосвадьбы компания – отчего число пассажиров сразу уменьшилось этак на две трети.Часа два они так кружили, то выбираясь на Трассу, то съезжая с нее. Ларабезмятежно дрыхла, веселье давно поутихло, хотя бутыль компания благороднооставила тем, кто ехал дальше.

Понемногу пейзаж за окнами стал меняться: вместо дикихландшафтов появились обширные поля банановых кустов, кукурузы и сахарноготростника, геометрически четко распланированные, разделенные узкими дорогами,на которых виднелись рабочие и яркие, маленькие грузовички. Их сменили ещеболее обширные равнины с тенистыми лужайками. Мазуру они сначала показались господскимипарками, но он очень быстро рассмотрел коров. Кацуба тут же подтвердил:

– Коровьи выгоны. А вон там – коровники...

«Ничего себе», – подумал Мазур, глядя на сооружения изстекла и бетона. Российскому человеку воспринять э т о как коровники было снепривычки тяжеловато: чистота идеальная, стены чистые, нигде не видно нибугристых коровьих лепешек, ни ржавых железяк, ни полусгнивших досок...Английский парк.

– Шофер говорит, мы давненько уже едем поКуэстра-дель-Камири, – сказал Кацуба.

– Так сколько ж это мы едем? Вернее, насколько поместьетянется?

– Далеконько тянется, – кивнул Кацуба. – Ты,по-моему, плохо представлял, что такое настоящие плантации вообще и хозяйстводоньи Степаниды в частности. Хуторок какой-нибудь вставал в воображении, а?

– Подумаешь, – небрежно обронила Ольга, глядя в окнобез малейшего интереса. – У отца есть парочка плантаций и побольше...

Она это произнесла без малейшего наигрыша, даже равнодушно.До Мазура впервые стало доходить, в к а к о й семье она выросла, ч т о у нее заспиной. Только теперь понимаешь смысл терминов «богатая невеста» и «девушка изобщества» – и почему-то от этого на душе еще смутнее, печальнее...

Пройдя к водителю, Кацуба о чем-то принялся с ним оживленнотолковать, оба жестикулировали, при этом шофер порой бросал руль на полнойскорости, ничего страшного, слава богу, не происходило, но смотреть быложутковато.

– Пора, чудо-богатыри и прекрасные дамы, – сказалподполковник, вернувшись к ним. – Скоро и хозяйский дом покажется,сберегла нас Мадонна... – кивнул он на иконку. – Честное слово,когда-нибудь уйду в монастырь, я здесь уже присмотрел один, маленький такой, вглуши, Сан-Бартоло... Столько раз выворачиваешься из разных поганыххитросплетений, что начинаешь всерьез подозревать: без вышнего промысла необошлось...

– А почему – подозревать? – всерьез удивилась Ольга.

– Атеисты мы, сеньорита, Фомы неверующие, хотя, когдаособенно сильно прижмет, в душе что-то такое и ворохнется... Кто-нибудь,разбудите нашу принцессу.

Лару принялись трясти и тормошить, но привести в ясноесознание никак не могли – не открывая глаз, она бормотала что-то насчет того,что ей, как обычно, необходим гидромассаж, апельсиновый сок и тостик с икрой, авот машина сегодня вряд ли понадобится. Судя по тону, она обращалась к воображаемойгорничной – но в себя никак не приходила.

– Придется тащить так... – в конце концов отступился иФрансуа.

После короткой перепалки между шофером и Кацубой – исходдела решился после вручения радужной бумажки – автобус покатил по широченнойаллее, обсаженной эвкалиптами. Аллея упиралась в высокие решетчатые ворота, пообе стороны которых тянулась бесконечная стена. Из-за затейливых чугунныхзавитушек уже подозрительно таращился чисто одетый субъект с оттопыренной полойбелого пиджака.

Они выгрузили свой багаж – бесчувственную Лару и сумку савтоматами. Из окон махали и дружелюбно орали бесхитростные попутчики, ничутьне подавленные роскошью асиенды. Шофер как раз был подавлен, он побыстрееразвернулся и припустил прочь, громыхая, лязгая и брякая.

Субъект в белом взирал настороженно, недоверчиво. Его,конечно, можно понять: компания, представшая перед воротами, выглядела, мягкоговоря, экстравагантно: бесчувственная девица на руках, торчавшие из-подрубашек кобуры, непрезентабельная одежда.

Выдвинувшись вперед, Кацуба закатил длинную тираду, вкоторой Мазур разобрал: «сеньора Сальтильо», «коммодор Савельев». Церберасловно подменили: расплывшись в улыбке, распахнул высокую калитку, что-тотараторя, поклонился несколько раз и ловко выдернул из кармана телефон.Протараторил в трубку с невероятной быстротой длиннейшую фразу – на сей разМазур, как ни вслушивался, не смог разобрать ни знакомых слов, ни собственнойфамилии – и почтительно сообщил что-то Кацубе.

– Хозяйка сию минуту имеет пожаловать к долгожданнымгостям, – перевел Кацуба для Мазура.

Мазур откровенно оглядывался. Слева, неподалеку, стоялтрехэтажный кирпичный домик, а впереди, над стеной высоких деревьев, вздымалисьтемно-красные черепичные крыши, явно принадлежавшие гораздо болеемонументальным строениям.

Справа застучали копыта. Из аллеи выскочила всадница,коротким галопом промчалась под величественными эвкалиптами и спрыгнула рядом сотступившим на шаг от горячей лошадки Мазуром. Незабываемая донья Эстебаниясобственной персоной, в черных бриджах и красном камзоле, ничуть неизменившаяся со времен их последней встречи, энергичная, красивая, каквыражался когда-то Кацуба – способная и в горящий вигвам войти, и долларомударить...

– Пресвятая Дева, Влад! В каком вы виде?!

Эстебания тут же обнялась с ним по-здешнему, похлопав поспине правой, потом левой ладонью, – он уже достаточно освоился вСанта-Кроче, чтобы сообразить: это означает неподдельно дружеские отношения, ноне более того. Впрочем, его это как нельзя больше устраивало. Он старательновыполнил свою часть ритуала и искренне сказал: