– А ты-то отчего бродишь, как печальная тень отца Гамлета?При наличии такой подруги? – Франсуа посмотрел в ту сторону. – Я бына твоем месте...

– Прекрасная погода сегодня, не правда ли? – сухоспросил Мазур и отошел к столу с напитками.

Он и оттуда прекрасно видел Ольгу – в вишневом бархатномплатье, с обнаженными плечами и руками, золотистым пламенем волос. Чуть ли не ссамого начала вечеринки Мазур держался от нее подальше, а ее, что обидно, этословно бы и не особенно задевало, сначала еще искала его глазами, все реже иреже, а потом окончательно, как писали в старинных романах, окунулась в омутсветских удовольствий.

Причина отчуждения – возникшего целиком по его инициативе –была банальнейшая. Мазур все явственнее и острее ощущал себя Золушкой,по-местному – Сандреллиной. Никто не смотрел на него свысока, с ним, сразувидно, держались, как с равным – как же, дипломат, полковник, выполняющий некуюзагадочную миссию, добрый знакомый хозяйки, – но сам-то Мазур чувствовалсебя лакеем, напялившим господскую одежку и пробравшимся на бал в дом, где егоникто не знает, а значит, не сможет и разоблачить.

Он был н е о т с ю д а. Чужой. А вот Ольга – своя. Это можноопределить моментально, даже если бы не знал ее прежде, а впервые увидел толькочто. Она была здесь так же на месте, как бриллиант в маршальской звезде. Делодаже не в спокойной, светской непринужденности, с какой она двигалась,беседовала, знакомилась. Каждый жест, посадка головы, привычное движениепальцев, подбирающих подол платья, бокал шампанского, взятый у лакея так,словно не существовало ни лакея, ни подноса, а бокал сам прыгнул в руку,небрежно приподнятая бровь, улыбка и кивок, когда приглашали на танец, рука наплече партнера, кокетливая гримаска после непонятного Мазуру комплимента имногое, многое другое – все это делало ее чужой, незнакомой, прежде Мазуру сэтой стороны решительно неизвестной. Дочь загадочного суперинтенданте,наследница поместий – теперь-то понимаешь, как они выглядят, – богатейшаяневеста, оказавшаяся среди своих. И рядом, изволите ли видеть, засекреченныйкаперанг, бедный, как церковная мышь, хотя и потомок дворян, блестящих морскихофицеров империи, но бесповоротно растерявший то, что они здесь сохранили...М-да. Вот теперь понятно, как они выглядели не в скороспелом дешевом фильме, ав реальности – юные барышни из хороших семей (в том числе и Мазуровапрабабушка), легко выпархивавшие из карет на брусчатку Петербурга, выезжавшие,дававшие согласие на мазурку, принятые в свете, без тени неловкости инеуклюжести общавшиеся с генерал-адъютантами, камергерами, тайными советниками,великими князьями и Его величеством... Именно так они и выглядели.

Он осушил бокал чересчур уж по-русски – хорошо еще, никто несмотрел. Музыканты на помосте старались, говоря местным языком, во всюхуановскую – три скрипки, четыре гитары, страстно рыдающий корнет, восемьнеобычайно колоритных парней в ярко расшитых куртках, галстуках в краснуюполоску, широкополых шляпах. Добрая половина песен, даже не знающему языкапонятно, самого что ни на есть душещипательного содержания – томная печаль,вселенская скорбь: на смертном одре должен тебе открыть, сын мой, что ты не сынмой, а дочь моя...

Сейчас, правда, они играли нечто веселое, и двойная цепочкатанцующих двигалась навстречу друг другу, приплясывая, хлопая в ладоши, цепочкипорой переплетались в сложных фигурах, кавалеры, припадая на одно колено,вертелись волчком в этой позе, не сводя глаз с круживших вокруг дам, потомцепочки превращались в круги, снова вытягивались – и Ольга эти замысловатыефигуры исполняла без малейшей ошибки, прекрасная, разрумянившаяся, золотистыеволосы стелились облаком, глаза сияли, представить ее вне действа было уженевозможно, как невозможно вырезать ножницами фигурку из знаменитой картины,все, что меж ними до этой поры происходило, стало понемногу представлятьсяМазуру сном. Нечего ему здесь было делать, если откровенно, лучше всего будеттихонечко вернуться в свою роскошную комнату, подавляющую размерами иобстановкой, и, не мудрствуя лукаво, прикончить бутылочку, благозамаскированный резной панелью холодильник-бар предоставляет для этогопоразительные возможности...

– Влад, вы что, скучаете?

Он обернулся. Донья Эстебания опиралась на руку своего Эрнандо,взиравшего на Мазура вполне благожелательно, – лет на пятнадцать моложе иневесты, и Мазура, восходящая футбольная звезда, как выяснилось, мотогонщик ипилот-любитель, вроде бы даже и удачливый бизнесмен, чересчур уверенный в себеи довольный собой, чтобы испытывать к кому-то хоть подобие зависти и неприязни.Ну и дай им бог, она в принципе неплохая баба, а если этот мачо сделает что-тоне то, навыки Эстебании в крутом обращении с разонравившимися мужьямиобщеизвестны, тут вам и пальба навскидку от крутого бедра, и прочие схожиепрелести...

– Ну что вы, – сказал он торопливо. – Остановилсявот выпить...

Пожалуй что, она все же перехватила его тоскливый взгляд, неотрывавшийся от Ольги, кружившей в объятиях усатого фрачника, на ревнивыйвзгляд Мазура, чересчур вольных.

– Это наша история, – пояснила хозяйка. – Вот этоттанец, токамо. Однажды, лет сто тридцать назад, светские люди вдруг с великимнеудовольствием обнаружили, что прислуга и прочий народ низких сословий,оказывается, танцует те же самые танцы, что и сеньоры – или, по крайней мере,их подобия. Некий асиендадо, ведущий род чуть ли не от Альмагро, ужасно этимоскорбился, выписал из Европы какого-то знаменитого балетмейстера, щедро емузаплатил и велел выдумать новый танец: такой, чтобы его и танцевать былоинтересно, и чтобы он нисколько не походил на все прежние. Композиторпостарался на совесть, танец вошел в моду – правда, через несколько лет онопять-таки был подхвачен низшими слоями, но времена изменились, никого это ужеособенно не заботило, а там грянули индейские войны, все немножко перемешалось,в аристократию влилось сразу много народа... Токамо, конечно, для неумелого –крепкий орешек. Но, позвольте, за это время исполнялась куча более простых – ая ни разу не видела, чтобы вы с ней танцевали... Влад, вы меня разочаровываете.Я помню, на теплоходе вы неплохо со мной танцевали незатейливое танго... –Она повернулась к жениху. – Если бы ты видел финал – корабль пылает,бегают автоматчики, переполох, все с ума сходят от страха, пальба, вопли, однимсловом, в точности наши первые свободные выборы после вынужденного отъезда донаАстольфо. И посреди этого апокалипсиса коммодор храбро полосует кого-то изпулемета...

Мазур мысленно вздохнул: не было у него на «Достоевском»пулемета, и не было там никакого пожара, но нашу донью не переделаешь...

Она бросила что-то по-испански, и Эрнандо послушно ушел кближайшей кучке беседующих.

– Влад, вы что, с ней поссорились? – серьезно спросиладонья Эстебания. – Будьте уверены, я мгновенно разобралась, какие у васотношения, думаете, вам апартаменты случайно отвели напротив ее комнаты?Неужели поссорились?

– Да что вы, – сказал Мазур. – Просто... Я себяздесь чувствую немножко не на месте...