проводить его. Из машины они принесли калифорнийское красное вино, действительно, превосходное, оно походило на самые насыщенные, терпкие и сладкие вина Андалузии. Ноэми извинилась, отказываясь от вина, потому что донья Лус ей не велела. Ее магнетические глаза встретили доброжелательный взгляд Брауна. «Вы много теряете», – сказал он.

Первая порция напитка почти развеселила Брауна. Его голос стал громче; он восторженно жестикулировал слишком большими, но тонкими руками, делая дамам всевозможные комплименты, расхваливал вышивку салфеток, купленных на рынке в пуэбло, изысканную кухню, которой могут позавидовать лучшие отели, коралловое ожерелье с маленькими серебряными рыбками, которые носила Дарья, варварские бусы из больших кружков глины с подвеской в виде фигурки из жадеита на шее Ноэми; говорил о том, как молодо они выглядят, об интимном, рембрандтовском освещении комнаты. «Ладно, – подумал Бруно, – марионетка освободилась от ниточек…» Бруно предпочитал молчание пустым словам, которые не производят ничего, кроме тщеславного шума. Что-то настолько не понравилось ему, что в конце ужина, чтобы не показаться надменным, он выпил подряд два больших стакана вина и сразу почувствовал себя лучше. Браун объяснял, как трудно выращивать нежные европейские сорта винограда в Новом свете.

– Лаборатории еще не раскрыли тайну химии, лучше даже сказать, алхимии превосходного вина, основные составляющие которого следующие: качество саженца, его здоровье, способность к омоложению; качество земли; солнце, виноградники следует располагать под определенным углом к нему; нужно уметь анализировать природу солнечных лучей и даже света ночного неба; природу микроскопической фауны и флоры, участвующей в брожении; наконец, вулканическую деятельность, ибо Браун считал, что вулканическая почва испускает какое-то излучение, в то время как в Бургундии, Шампани, на Рейне, в Андалузии, геологически спокойных, несомненно, теллурический климат, очень отличающийся от климата Калифорнии, близкой к вулканическим зонам Мексики… Дурное настроение явно возвратилось к дону Бруно. Он протянул руку к бутылке. «Нет, не эта, дорогой друг, – сказал Браун. – Теперь попробуйте другую, она лучше…» Она была, конечно, не лучше – даже напротив, – но Бруно Баттисти сказал: «Превосходно!» – сказал в насмешку.

Ноэми ушла первой, около десяти часов. Через минуту Браун извинился и также удалился. Дарья и Бруно вышли на террасу. Зарницы продолжали свой танец на небесном своде. У Дарьи кружилась голова. «Я слишком много выпила, Саша. Какое эрудированное животное, какая допотопная эрудиция! Мир штампует марионеток и ископаемых целыми партиями… Так делают автоматы, вкладывая в их механизмы инстинкты мучений и разрушения… И одни и те же звезды повсюду. Саша! Но, где же надежда?» «Повсюду же», – уклончиво ответил Бруно. «Ты помнишь пляж Феодосии?»

Вокруг лампы, всю ночь горевшей снаружи, роились мириады насекомых, привлеченных, плененных светом, и падали на камни. «Они все умрут за то, что рвались к непонятному свету?» – спросила Дарья. «Нет. Большинство выживет, спасется, когда настанет день… Обычный свет. Жизнь насекомых нелегка». «Феодосия, – вновь заговорила Дарья. – Я совсем забыла… Знаешь, тогда я думала, что люблю тебя. Вот почему я отталкивала тебя. Ты ничего не понял, я не хотела больше любить после стольких нужных и ненужных убийств… Я ведь тоже ничего не поняла. Что мы поняли с тех пор?»

– То, что остается главным, как мне кажется, – ответил Бруно.

И в тот момент они вместе могли бы осознать некую простую истину, но зарницы отвлекали их, прорезая их умы, возбужденные и одновременно цепенеющие. «Ах, как я хочу спать!» – произнесла Дарья. На пороге комнаты он братски обнял ее.

…Бруно спал в почти пустой комнате, по соседству с комнатой Ноэми, от которой его отделяла лишь занавеска из бус. Сон одолел его, когда он надевал пижаму. Молодой, он входил во дворец. На мраморных лестницах спали безбородые и бородатые солдаты. Их нужно было всех разбудить этой ночью, чтобы идти вдоль замерзших каналов, ибо на заре придет опасность. Завтра многие из них будут спать, спать вечным сном… «Мы завоевали справедливость, – говорил им Саша. – Мы изменили один из обликов мира, ради этого стоит жить и умереть. Согласимся на все!» Слышали ли они его? Они ругались, ворчали. «Пошли, товарищ!» Что было потом? Никогда не следует соглашаться на все, всегда должно существовать несогласие… Непонимание этого было нашей ошибкой, одной из наших ошибок… Что было потом? Рыжая лиса катилась по залитому солнцем снегу – дрожь, дрожь, я весь продрог, – бурая лиса скачет по пескам к развалинам. Дрожь! Я ранен… «Н’га! Ты спишь?» Вошел молодой узбек, красивый как девушка. «Вода чистая, хозяин, выпейте…» Где секретные бумаги? Самые секретные в портфеле, портфель в сейфе, кошмар в сейфе, приговоры в сейфе, смерть… Смерть, они все мертвы, все, самые великие, самые чистые, самые лучшие, творцы, заблудшие, фанатики, мудрецы, неизвестные, самые обездоленные, тысячи, миллионы, бессмысленно, несправедливо, почему они мертвы? Почему, поднявшиеся в едином вдохновенном порыве, одержавшие победу, мы сотворили обратное тому, что хотели сделать? Перечитаем тексты… Но чего стоят старые тексты в свете катаклизмов?… Молодая женщина – она походила на Н’га – подошла к последнему посетителю кафе на площади Ваграм, показала ему свои красивые руки, он дотронулся до них с каким-то испуганным желанием… Спросил, волнуясь: «Вы разлили яд – в тексты?» Желтел осенний Булонский лес, конец жизни, все потеряно, все испоганено… Нет! Нет! Остается моя совесть, самостоятельная, бесполезная, немая, верная совесть… Это слова или истина? Ноэми, Ноэми, океан…

Спал ли он? В лихорадочном состоянии, с внутренностями, скручивающимися от приступа тошноты, чувствуя, как начинает щемить сердце, Бруно тихо позвал: «Ноэми!.. Н’га!..» В соседней комнате Ноэми ответила: «Саша, у меня все в порядке, а у тебя?» «У меня тоже, не волнуйся…» На ощупь он нашел нужные вещи, карманный фонарь, револьвер. На ощупь ворочались в его голове мысли – мохнатые звери с хищными мордами… «Что же, черт возьми, происходит?» И однако, он не был пьян! Пошатываясь, он вышел. Зарницы прорезали ночь. Привет, кометы! Падайте, кометы! Бруно приложил такие силы, чтобы прийти в себя, что мышцы его лица свело болью. Зарница высветила бугенвиллии, покрытые беловатой массой, и он понял, что его только что стошнило. Он волочил ноги по прохладному каменному полу. «В чем ошибка?» Сердце надрывно билось в груди, дыхание перехватывало, это причиняло ему страдания до самой глубины зрачков, до того места, где находится подлинный глаз, видящий в черноте зрачка, как он видит, не ошибаясь? «Шах королеве, шах и мат! Быть суровым, никогда не отрекаться, верить, верить-знать! Хотеть! Все изменится… Этот больной и безумный мир…» Ему стало легче. Это оттого, что меня стошнило, возможно, я спасен. Эти вечные зарницы… Мне нужно какое-нибудь средство для очистки организма, но