его нет… Внезапно он понял: это необратимо, как появление мерцающего озера на месте неба, когда перевернется мир. Вены на руках вздулись.

Он толчком плеча открыл дверь комнаты Дарьи. Хорошо, что двери трухлявые! Вошел, светя фонариком. «Ты помнишь Феодосию?» Темно-русые с проседью волосы рассыпались вокруг изможденного лица, в круге электрического света Дарья улыбалась судорожной улыбкой. Насчет этой улыбки ошибиться было невозможно! «Дарья, ты умерла?» «Да, Саша, я умерла…» Она была холодна. Бруно взял ее за руку, рука выскользнула, уже скованная смертным окоченением. Неверными пальцами Бруно поднял веко, увидел неподвижный глаз, пожелтевший белок прорезали темные жилки. Веко медленно опустилось само. Голубоватый отблеск скользнул по лбу Дарьи… Обессилевший Бруно на какое-то время присел, свесив голову, опустив руки, продолжавшие сжимать револьвер и фонарик, который отбрасывал круг света на его ноги. В центре этого круга ползла какая-то козявка. – Возможно, он задремал или потерял сознание. Возвратившись из небытия, Бруно вновь осветил застывшее лицо Дарьи. Никакой надежды… Он сплюнул в круг света зеленоватой слюной, поднялся, вышел. Зарницы удалялись, их едва можно было различить на горизонте. Иллюзия! Они были повсюду, играли друг с другом, заставляли трепетать золотые зерна звезд – песнь вечности. Остается лишь эта песнь. Ни ошибки, ни сомнения, только одно трепещущее сознание, которое скоро угаснет, растворится среди вспышек, звезд, мрака… – Бруно охватило отчаяние. Ах, хорошее вино, марионетка-убийца, не такая уж марионетка, не такой уж допотопный эрудит этот лже-Браун, горе тебе, гаденыш, если у меня есть хотя бы десять минут жизни… А они у меня есть, меня стошнило, возможно, я спасен! Гулкие удары сердца ответили: нет.

Из-под двери комнаты Брауна просачивался свет. Славные трухлявые двери! Эта поддалась при первом же толчке… Браун в элегантном домашнем халате приподнялся и сел, сунув руку в карман, несомненно, за оружием. «Вы напугали меня, дон Бруно! У вас больной вид… Что с вами?»

– С вами-то конечно, все в порядке! – бросил Бруно, на губах выступила пена, зубы оскалились. – Но меня стошнило, я спасен.

Несмотря на ярость и, как ему казалось, ясность мысли, Бруно слабел. Перед глазами кружились черные пятна. Зачем я пришел? Зачем взял револьвер? Кто это? Что происходит?

– Дарья умерла, – сказал он.

– Вы уверены? Это невозможно.

Браун сделал вид, что встает. «Успокойтесь, дорогой друг, это пройдет, выпейте стакан воды…» Браун протянул к графину руку с выступавшими зеленоватыми жилами; его нижняя челюсть дрожала, бесцветные губы шевелились. «Чертов Череп!» – твердо сказал Бруно, несмотря на пляску черных пятен, пылающие виски и тянущую боль в мозжечке, в том месте, куда вонзается пуля при расстреле. «Не двигайся, или…» Он поднял револьвер. «Потому что я спасся. Меня стошнило. Стошнило на тебя, сволочь… Стошнило на всех вас…»

Под направленным на него черным стальным дулом револьвера, которое, колеблясь, следовало за движениями его головы, Браун поудобнее уселся на подушках.

– Очень хорошо, – сказал он, – что произошла органическая реакция… А сколько стаканов вы выпили, дон Бруно?

– Три…

Браун печально покачал головой.

– Тогда, мой друг, очень жаль, но ничего не поделать… Стреляйте быстрее и наберитесь терпения, уже недолго…

Марионетка поникла, лицо ее окаменело, бледное, костлявое, печальное и напряженное. «Стреляйте быстрее, – повторил Браун, – через несколько секунд вы уже не сможете выстрелить…» Бруно узнал в нем другие лица. Он опустил револьвер и сел на край кровати, нахмурив брови, тяжело дыша. Каждое слово долго зрело в нем, прежде чем непослушный рот мог произнести его. Он чувствовал себя огромным, бесплотным, вечным, уничтоженным, ничтожным… Звезды падали в океан. Его сознание проваливалось в небытие. Так странно. Чтобы окончательно почувствовать себя мертвым, он закрыл глаза; и неожиданно услышал свой голос, голос из иного мира. Затем решительно открыл глаза. Браун вынул револьвер из его пальцев. Это неважно, я не палач. Последняя гордость – не быть палачом в наше жестокое время! Бруно спросил:

– Вы… из Партии?

– Разумеется, – ответил Браун. – Я действовал согласно приказу, поверьте.

Бруно пожал плечами. Плечи отяжелели, не в силах держать голову. Огонь внутри становился невыносимым, Сердце билось все медленнее, гулко, но редко; между его ударами – последними – разверзалась бездна… Ноэми спала, океан, океан… Он медленно оседал, приоткрыв рот, из которого стекала слюна.

…Действительно тяжелое тело, созданное для долгой, достойной сожаления жизни. Браун слегка подтолкнул его, уложил, разведя в стороны руки, словно уснувшего с открытыми глазами. Браун трясся всем телом. Он взял таблетки и вышел наружу, в наэлектризованную ночь. Затем, тяжело отдуваясь, перенес тяжелое, еще теплое тело на террасу и положил его в свете затухающих зарниц… Затем Браун протер руки одеколоном.

Хотя и раньше, до того, как, подчинившись приказу, стать на короткое время мистером Брауном, он участвовал во многих событиях, способствовал уничтожению многих людей, выполнял немало тягостных поручений, он не был создан для такого рода дел, безумно опасных, как бы совершенны ни были используемые средства. Самая реальная опасность – вызванный перенапряжением нервный срыв; его, так же как и неудачное стечение обстоятельств, не следовало недооценивать. Хотя у Брауна имелся подобный опыт – на других широтах, в частности, в Испании и на Балканах, где условия благоприятствовали, – он с некоторых пор предпочитал не вспоминать об этом, поскольку его деятельность стала соответствовать его естественным склонностям. Слишком поздно раскрыв их в буржуазном мире, он начал ценить комфорт, устоявшиеся привычки, вращение у университетских и литературных кругах, поездки в самые передовые страны мира… Являясь, по легенде гражданином Соединенным Штатов, он постепенно ассимилировался; еще несколько лет тайной работы, и он стал бы настоящим гражданином США, пусть с камнем в душе. Его способности позволяли ему плодотворно трудиться на ниве добычи серьезной, даже научной информации и оказывать глубокое политическое влияние на интеллектуалов-протестантов.

То, что его избрали для выполнения этой миссии, могло привести в случае непредвиденных обстоятельств к серьезной ошибке; он указал на это Островецкому, но добился лишь того, что вышестоящее начальство окончательно и бесповоротно укрепилось в своем решении. Островецкий ответил, что незаменимых людей нет, и продолжил, демонстрируя глубокое знание биографии своего собеседника: «В свое время, уважаемый товарищ, в Софии…» Затем он сразу же перешел к техническим деталям. «Согласно нашей информации, местные условия благоприятствуют вашей миссии… С вами ничего не может и не должно произойти, если вы точно исполните наши предписания… Есть различные варианты… В настоящий момент число людей в нашем распоряжении ограничено…» Это могло быть правдой; а возможно, мистера Брауна (который во время этого разговора еще не являлся таковым) хотели подвергнуть испытанию, чтобы он не слишком американизировался… Островецкий подсчитал