href="ch2-685.xhtml#id583" class="a">[685]. Собственный вклад внес и Альбо: он составил инструкции, как добраться до островов: идите на западо-северо-запад от пролива Всех Святых, «и вы попадете туда без отклонений» [vais a dar en ellas justamente]. Впрочем, инструкции были ошибочными: такой курс привел бы скорее куда-то на Новую Гвинею. Альбо привел также результаты измерения долготы, хотя не утверждал, что произвел их самостоятельно: флотилия, согласно его записям, находилась в 189 ° к западу от Севильи – эта оценка отличалась от реальной почти на 40 °. Разница долготы между самой западной точкой пролива и Филиппинами, по приведенным вычислениям, составляла 106,5 °[686]. Эта оценка меньше реальной как минимум на 10 градусов. Пигафетта отнес острова на 161 ° к западу от Тордесильясского меридиана – снова ошибка по меньшей мере на 40 °. Эти результаты, неизвестно как полученные, подкрепляли два заблуждения, на которых и была основана экспедиция: они утверждали, что испанская исключительная зона мореплавания вдавалась глубоко в Азию и что океан сравнительно узок[687].

На изображении сцены гибели Магеллана, выполненном Хульсиусом по мотивам более ранней испанской гравюры – иллюстрации к сочинению Эрреры о путешествии Магеллана, – можно увидеть остров Мактан: в море стоит корабль «Виктория», а отряд испанцев сражается с защитниками острова, вооруженными луками и дубинками. Союзные Магеллану жители соседнего острова Себу прячутся среди деревьев, не желая вступать в неравный бой. Хульсиус рисует неодетых туземцев, грубо построенные, бессистемно расставленные и в случайном порядке огороженные заборами жилища, что предполагает рудиментарное состояние цивилизации, никак не соответствующее богатству и культуре местных жителей. В нижней части страницы представлена сцена, на которой туземцы пытаются выманить испанцев на берег, предлагая продукты, что, возможно, намекает на бегство флотилии с Себу, где те, кто польстился на коварное гостеприимство местного раджи, встретили свою смерть, или же на эпизод отплытия с Марианских островов, где враждебно настроенное население пыталось дарами заманить испанцев назад. Библиотека Джона Картера Брауна

Остров, к которому причалила флотилия, мог предложить лишь ограниченные блага: орехи здесь были меньше кокосовых и даже миндальных, «одни похуже, другие получше» (algune bonne et algune alter cative)[688]. Приходилось питаться уже имеющимся на кораблях запасом. Впрочем, ситуация улучшилась, когда путешественники привлекли внимание лодки с девятью жителями соседнего острова. Магеллан осторожно отнесся к их появлению и «приказал всем не делать ни малейшего движения и не вымолвить ни одного слова без его позволения»[689]. Но экспедиции вновь повезло с эффектом чужака. Островитяне поприветствовали Магеллана «с великой радостью».

Они были «пышно разукрашены», то есть, очевидно, являлись людьми состоятельными и не лишенными эстетического чутья, и казались «благорассудительными», то есть разумными людьми, достойными спасения в христианской вере. Они обменивались любезностями, что сближало их с теми, кто, как Пигафетта, был знаком с советами Кастильоне придворным. Общего языка не было, но жесты обеспечивали некоторую возможность коммуникации, так что Пигафетта нашел туземцев «очень приветливыми и общительными». Магеллан предложил им пищу и безделушки – головные уборы, погремушки и зеркала, которые корабли везли именно на такой случай. К этому, согласно Пигафетте, он добавил вещи из слоновой кости и льна[690]. В обмен туземцы предложили рыбу, аррак[691], два кокоса и нечто вроде райских бананов: «фиги длиной более пяди, а также фиги меньшего размера и более сладкие»[692].

Несмотря на свежую пищу, на острове умерли от цинги еще два члена экипажа, которым уже нельзя было помочь. Так или иначе, путешественники могли радоваться этой встрече сразу по четырем причинам. Во-первых, когда Магеллан провел посетителей по флагманскому кораблю и продемонстрировал образцы товаров, которые надеялся здесь найти, они положительно отреагировали на золото, показав, что его можно обнаружить на ближайшем острове. У них самих были золотые украшения: браслеты, а у вождя и две золотых серьги. Судя по замечаниям Пигафетты и Панкадо, золото или «признаки наличия золота» могли иметься прямо на том острове, где мореплаватели остановились на отдых[693]. Во-вторых, после демонстрации пушечного огня из имевшихся у экспедиции фальконе местные жители были «сильно испуганы и пытались даже спрыгнуть с корабля». Страх мог положительно сказаться на готовности к сотрудничеству. В-третьих, некоторые туземцы, по словам Панкадо, утверждали, что видели людей, похожих на новоприбывших[694]: имена этих чужаков были неразборчивы, но если испанцы правильно их поняли, то речь явно шла о китайцах. С точки зрения европейцев, близость к Китаю и доступ к торговле с Китаем являлись одним из главных преимуществ Филиппин. Наконец – самое главное из немедленных преимуществ, – туземцы обещали вернуться и привезти больше провизии[695]. Когда они действительно прибыли, вновь демонстрируя знаки радости, то их лодки были нагружены «кокосовыми орехами, сладкими апельсинами, кувшином пальмового вина и петухом». Магеллан купил весь груз[696].

Кем же были эти гостеприимные туземцы? Поскольку малайские рабы Магеллана их не понимали, это, вероятно, были носители каких-то древних австронезийских языков – возможно, варайского языка, на котором до сих пор говорят в этом регионе, или архаического языка самар-лейте, фрагменты словаря которого до сих пор встречаются, особенно в старинных сказках[697].

Пигафетта утверждал, что они прибыли с Сулуана, расположенного примерно в 25 километрах к востоку от Хомонхона. Общаясь жестами, когда люди указывают в разных направлениях, пытаясь объяснить названия разных островов, нетрудно ошибиться; к тому же неизвестно, был ли Сулуан в то время вообще населен. Более вероятно, что туземцы были родом с какого-то более крупного острова – например, Самара. Пигафетта описывал людей «в краю поблизости от этого острова», не проясняя их связь с благодетелями экспедиции. Он говорил, что «это кафры, то есть язычники», как будто бы речь шла о мусульманах, хотя трудно представить себе, чтобы в то время на северо-востоке архипелага уже жили мусульмане. Возможно, местные жители подцепили это название от мусульман на Минданао или Себу, где у местного правителя был советник, которого путешественники, попав на этот остров, описали как «мавра».

«Кафры» были рыболовами, чьи лодки, по словам Пигафетты, «напоминают наши», то есть, видимо, были не долблеными, а сколоченными из досок. Их одежда и щиты украшены золотом. У них оливковая кожа, украшенная татуировками, и длинные черные волосы. Они ходили обнаженными, «только срамная часть покрыта плетением из древесной коры; их вожди одеты в хлопчатобумажную ткань, вышитую по концам шелком при помощи иглы»[698]. Они умащали себя кокосовым и кунжутным маслом «для защиты от солнца и ветра» (per lo solle et per il vento), а в ушах у них «были проделаны такие широкие отверстия, что сквозь них можно было просунуть руку» (che