Плывут торжественной четой.

Твои глаза подъемлются с мольбой,

И видишь ты угрюмые теснины...

И воют волны с яростью звериной

И брызжут пеной снеговой.

Воздвигнуты над грозною волной,

Презрев истому лебеди стремятся, —

Но скалы хмурые на встречу им толпятся

Неколебимою стеной.

И камни острые вонзаются им в грудь!

И перья черные развеяны ветрами.

Расширенный мятежными зыбями

Влечется алый, алый путь...

Стр. 11–12. — Цитируется ст-ние «Ранняя обедня». Стр. 14–15. — Цитируется ст-ние Ф. И. Тютчева «Эти бедные селенья...». Стр. 17–18. — Имеются в виду темы двух ст-ний Бородаевского — «Маги» (Мы — цари. В венцах, с жезлами / Мы идем в пустыню грезить / Под звездами...) и «Сораспятые» (Горькая складка скривила уста. / Кровь пролилась на ланиты. / «Если Ты — Бог, сойди со креста! / С нами вместе сойди Ты...»). Ср.: «Он превращает в звезды горести, / В напиток солнца жгучий яд / И созидает в мертвом хворосте / Никейских лилий белый сад» («На льдах тоскующего полюса...» — 1909, № 131 в т. I наст. изд.). Стр. 25–27. — Имеется в виду очевидный «натурализм» указанного ст-ния:

Зародыши людей! примите мой привет,

Бессмертные в спирту, меж кукол восковых,

Желудком пьяницы (что тоже много лет

Черпал бессмертие из чарок огневых) —

И слепком гнусных язв, карающих порок!...

Зародыши людей! я знаю: ваша пыль

Мрачит лазурный день, и сточных труб поток

Подземной Летой мчит неявленную быль.

<...>

Стр. 27–30. — Преамбула Вяч. Иванова к вступительной статье, действительно, перекликается с последующими оценочными установками самого Гумилева (в 1909 г. — прилежного слушателя лекционного курса «метра» в «Академии стиха»): «Первины поэта редко позволяют ценителям поэзии вынести убежденный и убедительный приговор о новом даровании. Не завершительных достижений справедливо ищем мы в этих начальных опытах, но намечаем возможности будущего развития. Поэтому естественно спросить себя при оценке первой книги стихов, прежде всего, о том, принадлежит ли она вообще искусству или вовсе чужда ему; если же поэзии причастна, — то какова степень зрелости художника. И правыми кажутся нам критики, склонные разрешать исходный вопрос о принадлежности искусству в утвердительном смысле на основании одного, быть может, но истинного стихотворения и пусть немногих, но строго-художественных строк, достаточных, по их мнению, чтобы оправдать и несовершенное в целом творение начинающего стихотворца. Решающим же, во всяком суждении о новом даровании, является, несомненно, живое впечатление его выявляющейся самобытности». Стр. 29–30. — Ср. в первой «сцене» «диалога» О. Уайльда «Критик как художник» (1890): «...из предметов малозначительных или совсем лишенных значения, таких, как картин этого года в Королевской Академии (или, собственно, в Королевской Академии любого года), стихов господина Луиса Морриса, романов М. Охнета, пьес господина Генри Артура Джонса, истинный критик сможет, — если ему захочется направить или расточить таким образом свои созерцательные способности, — создать работу, безупречную по красоте и насквозь пронизанную тонкостью ума. <...> ...Критика — дело более творческое, чем само творчество, и наивысшая критика — та, которая выявляет в произведении искусства то, что не вложил в него художник».

19

Аполлон. 1909. № 1.

ПРП, ПРП (Шанхай), ПРП (Р-т), СС IV, ЗС, ПРП 1990, СС IV (Р-т), Соч III, Изб (Вече), Лекманов, Москва 1988.

Дат.: до 25 октября 1909 г. — по времени выхода № 1 журнала «Аполлон».

Перевод на англ. яз. — Lapeza.

Первая статья Гумилева, помещенная в разделе «Письма о русской поэзии». «Если подход Анненского (в статье «О современном лиризме», в том же номере журнала — Ред.) казался весьма уклончивым, то Гумилева никак нельзя было обвинить в отсутствии прямых оценок. Он выбрал для своей первой рецензии четырех младших поэтов, сильно отличающихся друг от друга, которых можно было проанализировать как проявления четырех взаимно противоположных подходов к поэтическому творчеству. Его первое «Письмо» показало его беспристрастность в отношении тематики и пристрастность в отношении «манеры письма». Он пытается сочетать оценку поэта (до какой степени поэт выполняет те задачи, которые он себе поставил) с оценкой того, что достижения этого поэта могут дать поэзии вообще. Хотя в более поздних рецензиях, разумеется, Гумилев проявит все большее искусство и мастерство, эта первая рецензия — наглядный показатель той критики, с которой он будет идентифицироваться в «Аполлоне». Более того, эта рецензия показывает, каким будет подход младшего поколения к модернистской поэзии. В ней уже не содержится никакого обсуждения «истинного» символизма; о символизме даже не упоминается. Однако долг перед уроками символизма проглядывается в том, что можно назвать «пост-символистской сознательностью» гумилевской критики — когда говорится, например, об «утреннем настроении» песни Городецкого, которое делает слова ненужными, или о «неожиданностях» в торжественных выражениях «византийского духа» Бородаевского. Зато Гумилев охотно признает достоинства очень скромных тем, как, например, в смиренном реализме Садовского. Ни в одном месте не проявляет Гумилев какой-либо интерес к формальным нововведениям или приверженности к определенной школе или творческому методу. Выявляя большую терпимость в отношении выбора стиля и тем, но настаивая на художественной убедительности, он ищет скорее поэтов, чем поэтику» (Mickiewicz Denis. Apollo and Modernist Poetics // Russian Literature Triquarterly. № 1. 1971. P. 235–236).

Совершенно неожиданный для Гумилева «импрессионистический» характер раздела статьи, посвященного творчеству будущего автора акмеистического манифеста «Некоторые течения в современной русской поэзии. Акмеизм» (1913) и «синдика» «Цеха поэтов» Сергея Митрофановича Городецкого (1884–1967), объясняется спецификой завязки взаимоотношений двух «вождей акмеизма» — одной из самых сложных, парадоксальных (и малоизученных!) коллизий в биографии Гумилева.

Первое документально подтвержденное упоминание о знакомстве Гумилева с Городецким относится к ноябрю 1908 г.: в письме к Брюсову от 27 ноября 1908 г. Гумилев сообщает, что «приглашен... в альманах Городецкого “Кружок молодых”» (ЛН. С. 484). Известно, что Гумилев, в свою очередь, в марте 1909 г. пытался привлечь Городецкого к участию в журнале «Остров» (см. комментарии к № 21 наст. тома), причем из-за этого у него возник конфликт с другим влиятельным лицом в этом издательском проекте — П. П. Потемкиным (см.: Исследования и материалы. С. 323). Поэт «Сергей Ерундецкий», который «специализировался на подробностях сексуальной жизни наших предков-славян», появился вместе с «редактором журнала “Остов”», поэтом «Гумми-Котом» («Глаза вареного судака. Тощ») в пасквиле на «островитян» (Д. В. О-е. «Остов» или Академия на Глазовской улице // Царскосельское дело.