десяти минутах ходьбы. А Паша — здесь, на морозе, среди припорошенных снегом машин, безлюдных тёмных дворов и неба, усыпанного горстями звёзд.

— Ладно, давай, ждём. Набери, как около дома будешь.

— Да мне до дома этого добраться бы! Зарядки осталось мало. — Паша с раздражением пнул кусочек льда, и тот, отскочив от бордюра, приземлился рядом с урной.

Но Кирилл уже не слушал, вполголоса отвечая кому-то, что бенгальские огни и шторы — не самое лучшее сочетание, и сбросил вызов, не прощаясь.

«Бенгальские огни и шторы — как селёдка с молоком, — подумал Паша, с тревогой косясь на узкую красную полоску в правом углу экрана. — Как кошка с собакой. Как Давид и Голиаф. Как я и люди».

Но обещание, данное одногруппнику Кириллу, — что Паша будет отмечать Новый год со старыми друзьями, — перевесило нелюбовь к шумным вечерам.

Телефон, мигнув напоследок логотипом, окончательно погас.

— Блин! Ну, твою мать! Что ж за невезуха такая…

Паша потряс его, безостановочно зажимая кнопку включения. Затем спрятал бесполезный аппарат в нагрудный карман, надеясь отогреть.

Впереди замаячила тропка между двумя домами, уходящая в глубину небольшого парка. В темноте последней декабрьской ночи, готовой к мириадам салютных огней, парк выглядел жутко. Скелеты деревьев тянули свои костлявые руки вниз, будто пытаясь ухватить за плечи одиноких путников; скамейки без спинок по бокам дорожек, утопающие в снегу почти по сиденья, походили на гробы.

— Так, спокойно, брат, — еле слышно шепнул себе Паша. — Как там было на навигаторе… За воротами прямо, первый поворот направо, дойти до памятника Чехову и сразу же взять левее. А там выход к остановке, через дорогу от которой и нужный дом. Всё просто, как два пальца обоссать.

Подбадривая себя и бурча под нос надоевшую до оскомины новогоднюю песенку, Паша миновал вход и зашагал по дороге. Парк отозвался на скрип снега от шагов, зашумел кронами. На секунду Паше показалось, что деревья, качаясь от ветра, кричат. Он испуганно замер, прислушиваясь. Нет, это не деревья. Звук был реальным, пронизанным болью. Кто-то действительно тоненько визжал. Ему вторила пара других голосов — громких, с отчётливо сквозившим в них весельем.

«Собака, что ли? Не разобрать. На хер вы выперлись на улицу-то, а? Сидели б дома, шампанское пили и мандаринами закусывали, — с нарастающим раздражением подумал Паша. Мороз и ожидание тёплой квартиры требовали ускорить шаг, не сходя с намеченного пути. Совесть же, каждый раз вздрагивающая от очередного визга, гнала на бессловесную мольбу о помощи.

«Ох, пожалеешь, брат, нутром чую — вступишь в говно по самые яйца».

Проиграв бой, Паша последовал на звук. Ноги вязли в снегу, затрудняя движения, носки промокли насквозь. Пальцы онемели — Паша похлопал себя по карманам, пытаясь нащупать перчатки, и не нашёл их. Возвращаться же, впотьмах пытаясь разглядеть чёрную ткань, показалось глупым, и Паша вздохнул, смиряясь с потерей.

Звук стал ближе и отчётливей — теперь Паша различил мальчишеские голоса. И скулёж, несомненно, принадлежавший животному.

На небольшой поляне, надёжно укрытой от посторонних глаз елями, сидели три пацанёнка лет пятнадцати. Один из них держал за загривок маленького чёрного пса, пытавшегося выкрутиться из захвата.

— Давай, Жека, он ща мне руку сломает! — сплюнул на землю мальчик в красной шапке, и пнул пса по рёбрам. Тот снова завизжал, завертел головой в попытках укусить обидчика.

— Заткнись, не мешай! Держи лучше крепче, а то вырвется.

— Да я и держу! Мелкий, но сильный какой, так и не скажешь, что бродячий!

— Во, горит, горит, Юрец, оборачивай!

Паша не сразу разглядел, что происходит, а как понял — обомлел. Пацаны засунули в пасть пса зажжённую петарду, и тот, которого назвали Юрцом, мгновенно замотал вокруг скотч, не позволяя псу выплюнуть снаряд.

— Вы чего делаете, твари! — Паша бросился вперёд, в долю секунды оказываясь возле подростков, и с силой пнул ближайшего под задницу. Пацан повалился, зарываясь лицом в снег, и два других испуганно воззрились на Пашу. Он не стал медлить — схватил одного за рукав, крутанул по оси и отпустил, отправляя в сугроб. — Суки, он же живой, ему больно! А ну стой, паскуда!

Последний из мальчишек, бросив друзей, рванул в сторону дорожки. Больше ждать времени не было. Пёс попытался убежать, но Паша в один прыжок оказался рядом и, зажав бедолагу между коленей, подцепил край липкой ленты. Замёрзшие пальцы не слушались, и дважды соскальзывали, лишь царапая ногтями собачий нос.

— Блядь! Потерпи, мой хороший, ещё чуть-чуть…

Паша смог ухватиться и потянул скотч на себя, но пёс дёргался, глухо скулил.

Казалось, что время остановилось. Последний моток, вырвавший клок шерсти, вызвал ликование. Паша выхватил петарду из пасти пса, вздыхая с облегчением, и в этот момент она взорвалась, оглушая, и усеяла окрестности искрами и прогорклым дымом.

Пёс взвизгнул, шарахаясь в сторону, и устремился в темноту вслед за скрывшимися пацанами.

Паша остался один. От боли в глазах потемнело, и он стиснул челюсти. Глаза заслезились, дым наполнил лёгкие, вызвав надсадный кашель. С руки свисали ошмётки кожи и мяса, а вместо двух пальцев торчали уродливые обрубки. Кровь залила рукав, окрасила тёмным снег.

— Вляпался, сука, как знал, — дрожащим голосом подметил Паша, разглядывая изувеченную кисть, и, не сдержавшись, истерически рассмеялся: — Вот теперь можно и обоссать.

Он не заметил, как тело повело в сторону. Холодный снег с готовностью облепил щёку, забился в нос.

В голове, в такт боли, пульсировали вялые обрывки мысли — единственное, на что хватило сил:

«Сдохну… Как дворовый пёс. И никто… Никто не вспомнит. Сам всех… оттолкнул. Сам решил, что… не нужны люди. А теперь… никто не станет… искать. Если выживу, Господи… Клянусь: всё… исправлю. Заведу… друзей. Помоги… Помоги только. А если не заслужил… То сжалься хоть… Направь кого… чтоб не одному тут… замёрзнуть…».

Дыхание замедлилось, воздух из лёгких выходил толчками. Сердце пропустило один удар, за ним второй. Тело стало невесомым, словно сотканным из снежинок.

«Чуть… чуть… Оста…лось чу…».

Паша чувствовал, что взлетает. За спиной выросли огромные крылья, разметали снег. Боль утихла, оставив вместо себя пустоту. Разноцветные всполохи окрасили небо, и на секунду стало светлее.

«Са…лют… — промелькнула догадка, и Паша дёрнул уголком губ. — В мою… честь».

Он был готов.

Но внезапно что-то изменилось. На грудь давило нечто мягкое, осязаемое. Прижимало обратно к земле. Не давало воспарить, оставив в прошлом страдания. Не позволило стать со снегом единым целым. Лишило исполинских крыльев, будто растопив их теплом. Заставило судорожно хватать ртом воздух, стонать от кусающего лицо мороза. Тело с трудом принимало прежнюю форму. В кисти снова запульсировала