– Живут же фрицы! И чего не хватало? Чего к нам поперлись?

– Нашего деревянного очка им не хватало, – мрачно отозвался другой боец, протискиваясь сквозь товарищей к унитазу. – Вот и получили сами себе в очко по самое не могу.

– Ну, что? Так и будете глазеть? – прикрикнул на подчиненных старший сержант. – Эка невидаль!

– Ты никак из городских? – спросил его мрачный боец.

– Из Омска я.

– А мне не доводилось такого видеть, я чисто деревенский.

– И что?

– Ну, дайте же хоть опробовать…

– Ладно, пошли, хлопцы, не будем мешать человеку на германском очке посидеть. Потом в деревне будет о чем рассказать, – со смехом поторопил сержант. Все направились дальше по дому, разглядывая помещения.

– Интересно, где у них тут бар? – спросил один из бывалых вояк, видно, тоже из городских.

– Что за хреновина? – спросил кто-то из деревенских.

– Место такое, где вино хранится.

– Может, в подвале?

– Ищите здесь, в доме. Вино для фрицев, что для нас квас. Напиток обязательный для нации. Лучше шарьте, пока ротного нет. Иначе опять все отберет. Боится, что фрицы, убегая, все поотравили…

– Эй, глядите! – крикнули от окна. Подбежали, глянули вниз, перегнувшись через подоконник. – Пиши, пропало, – разочарованно протянул тот, что подал мысль о винном баре. – Внизу, у широкого крыльца, бойцы составляли маленькие ящики с торчащими белыми, в золотинках, горлышками бутылок. Таскали их откуда-то сбоку, из двери.

– Я же говорил, в подвале было замыкано, – хлопнул товарища по плечу деревенский. – Эти, с первого взвода, надыбали. А мы-то, недотепы…

– А может, заначат? Глядишь, поделятся с нами? – с надеждой произнес деревенский.

– Куда там, не знаешь, что ли, куркулей из первого взвода? Да и старшина, смотри, уже пасет.

Внизу у груды ящиков торчала долговязая фигура старшины. Задрав голову, он узрел бойцов, столпившихся у окна. Погрозил кулаком.

Собранные в доме вещи снесли вниз и сложили на мощеную камнем площадку перед парадным входом. Неслышно подкатили, скрипнув тормозами, два грузовика. Сопровождавший их офицер показал ротному какую-то бумагу, наверное, документ, предписывающий забрать с собой все самое ценное из этого особняка, как вероятно, и из других подобных, богатых своими прежними хозяевами, опустевших домов.

– Благодарю, – кивнул он офицерам роты и уехал…

Ящики с вином старшина в грузовики не отдал. Приказал отнести наверх в одну из пустых комнат. Ротный разрешил отведать напитки, но только позже. И строго-настрого запретил маяться дурью. Речь шла о свежих трагических происшествиях. В первом случае бойцы во хмелю надумали похлебать ушицы и отправились на рыбалку к близлежащему водоему. Удочек нет, решили поглушить. Противотанковая граната разорвалась в руках, убив и покалечив почти все отделение. Во втором случае несколько изрядно принявших на грудь бойцов надумали покататься с ветерком на трофейном автомобиле по бетонной германской автостраде. Врезались в гранитный парапет канала…

– Ну! – едва дождавшись вечера, десятки рук с кружками потянулись, громко чокаясь. – За Победу! Теперь, уже, дай бог, скорую!

Стол накрыт самый настоящий. Впервые за всю войну. В громадном зале с люстрами. Высокие окна задрапированы красными бархатными шторами. На полу узорчатые ковры. Длинный массивный дубовый стол, покрытый белой скатертью с бахромой по краям. Стульев не хватало. Протянули доски, оторванные на чердаке. Еды в доме не оказалось, только вино.

– Закусим своим харчем, – радуясь, приступили к делу бойцы, нарезая сало, вскрывая банки с американской тушенкой, нарезая толстыми ломтями жирный шпик, выгребая из вещмешков сухари. Одна из банок вскрыта «вниз головой».

«Совсем, как открывал Гусаков», – печально вспомнилось Клименту.

Шумно все расселись. Нетерпеливо смотрели на старшину.

– А теперь, – сказал тот, оглядывая сослуживцев и неспеша поглаживая густые и широкие, как у Буденного, усы, – давайте помянем тех, кто с нами не дошел до сегодняшнего дня, кто не дойдет до родного порога, не обнимет своих родных. Память им вечная и слава великая. А тем, кто жив остался, жить за них, помнить о них. А жизнь теперича, боевые други мои, будет просто замечательная. Живи сто лет, помирать не надо!..

Сослуживцы знали об ораторских способностях старшины и потому не раз приходилось, набравшись терпения, покорно, старшина есть старшина, ожидать окончания его речи, особенно во время пусть хоть и нечасто случавшейся, но выпивки. Но сейчас был особый день, особый момент и особая тема для его, старшины, торжественной речи по случаю великой Победы.

– Жизнь будет просто замечательна, – повторил, усиливая ударения на последних словах, старшина. – Отстроим наши города и села, восстановим заводы, фабрики, одолеем разруху и до конца дней будем же счастливы, други мои!!! – Дружно с перестуком столкнулись-звякнули алюминиевые кружки.

…Солдаты-победители долго стояли у разбитого окна, рассматривая с высоты городок побежденных. Удивительно, что он почти не пострадал от бомбежек и артобстрелов. Остроконечные, крытые черепицей крыши, овальные окна. Словно война, пощадив, обошла стороной. А разве такое может быть? Наверное, может. На войне все может быть, как ни странно.

Одна мысль не давала Клименту покоя. О том, что в связи с Победой-то, может, вернется отец домой. Где только он? И живой ли?

Вспомнил Климент, что, встретившись раза два или три с штрафниками на фронте, приглядывался пристально к лицам, если те оказывались близко. А вдруг где-то рядом отец? Да что говорить. Осенью прошлого года сам оказался на волоске от штрафной роты. Это было связано с разбирательствами в особом отделе по поводу огня по заградотряду в запарке одного ночного боя. Повезло, что именно в те дни вышел приказ Верховного о расформировании заградительных отрядов и передаче их в стрелковые части, войска вышли на государственную границу, необходимость в том, чтобы сзади «подгонять», видимо, отпала. В чем-то помогла и громкая фамилия. Особист-капитан тогда все переспрашивал подозрительно: откуда такая фамилия, да еще имя и отчество? Не родственники, случаем, со знаменитым маршалом? Когда отпустили, тот же капитан даже пытался пошутить, мол, скажи спасибо, что спасли от верной гибели, поскольку батальон-то капитана Суходолина на марше полег…

…Внезапно за мыслями об отце нахлынули воспоминания о родном доме, об одноклассниках. Буквально месяца не прошло, как произошел с Климентом такой случай. Двигались на грузовиках широким каменным кварталом. Не сразу он обратил внимание на большие белые, писаные то ли известью, то ли мелом буквы. А когда дошел смысл, соскочил на ноги в кузове и стал колотить кулаком в фанерную стенку кабины.

– Что? Что такое?! – затормозив, выглянул снизу вверх из-за дверки водитель. – Что, мины?

– Нет. Постой! – закричал срывающимся голосом Климент. – Постой! – И указал рукой на белую надпись на стене многоэтажного дома.