— Она сама настояла, чтобы ее принесли в жертву. Сказала, ни за что не допустит, чтобы кому-то другому пришлось расплачиваться за ее ошибку.

Бабушка ставит кружку на стол — и от стука закладывает уши, такая тишина стоит в кухне.

Я давно уже поняла, что стереть память помог бы только нечистый обряд, чистые в таких случаях недостаточно сильны. Причем кровопролития и пыток для этого обряда не хватило бы. Требовалось отнять жизнь.

Тетя Элейн была медсестрой. Она сотрудничала с Джастином, чтобы лечить людей, а не вредить им. И если ее убили, значит, мы не можем претендовать на чистоту — однако мы ее не утратили.

Папа говорит, его сестра пожертвовала собой, а дядя Ваку называет ее мученицей. Я думала, это Джастин приказал убить ее, если не сделал это собственноручно.

Но я ошибалась. Это был нечистый обряд. Тетя Элейн не согласилась бы заплатить за то, чтобы защитить нас, ничем, кроме собственной жизни.

Вот почему бабушка молчала об этом.

Не из уважения к желанию тети Элейн, а чтобы уберечь Алекс. Чтобы защитить всех нас.

Бабушка всегда так делает.

Все молчат, и только Алекс подает голос:

— Кто провел обряд?

— Я запретила ему приближаться к вам. — Бабушка качает головой. — Вы могли ходить к нему в школу и на ежегодное барбекю, и все. Он послушался меня? Нет. Он сказал: «Она постоянно ко мне приходит. Что мне делать? Не обращать на нее внимания?» Я сказала: да. Но он и тут не послушался.

— Это он?! — спрашиваю я.

Конечно, обряд должны были проводить Дэвисы. Они с нами в родстве. Они пришли бы нам на помощь, хотя мы и утратили их доверие. Но я думала, что удар нанесла Эйприл-Мэй. Она же матриарх. Однако она точно не «он». И я прекрасно понимаю, о ком говорит бабушка. Вот почему он отказался обсуждать со мной тетю Элейн.

Алекс смотрит на взрослых, в глазах ее стоят слезы — и я понимаю, что и она все прекрасно понимает. У нее не сохранилось воспоминаний о матери, зато о Йохане — полным-полно. По сути дела, ее растили как почетного члена семьи Дэвисов. И она не подозревала, что Йохан — убийца ее матери.

Я тоже готова заплакать.

— Алекс…

— Не надо. — Алекс говорит тихо, но твердо. — Я на тебя не сержусь. Я рада. Ты единственная в нашей семье, кто не побоялся взглянуть на уродливую изнанку. — Она вздыхает. — Я вчера вышла познакомиться с Люком не только потому, что хотела спросить про «Ньюген», — и это тоже, но на самом деле я хотела понять, каково сейчас тебе — смотреть в лицо человеку, которого ты должна убить ради блага семьи.

Алекс обводит взглядом всех нас.

— Никто из вас не захотел с ним знакомиться. Вам самим не хочется смотреть на все неприятное, а при этом вы требуете, чтобы Вайя смотрела. Точно так же, как заставили маму в одиночку защищать нас от человека, которого сами посвятили в семейные тайны. Вы хотели, чтобы Вайя приняла такое решение, чтобы сохранить нашу магию.

Кейша хочет возразить, но Алекс взглядом заставляет ее замолчать.

— Хорошо, большинство из вас хотели, чтобы Вайя согласилась выполнить задание. Чтобы мы ее стараниями продолжали колдовать. Мы все хотим спасти Иден, тут двух мнений быть не может. Но вы допускаете, чтобы Вайя жертвовала собой одна — как мама, — а это уже нечестно.

Все неловко ерзают, кроме меня. Я могу только таращиться на Алекс, разинув рот.

— Иногда я думаю, Вайя, что ты самая сильная в нашей семье, — продолжает та. — А самое мерзкое во всем этом — то, что мы никогда не поддерживали тебя настолько, чтобы ты сама так считала.

В глазах у Алекс читается что-то такое, что заставляет меня вспомнить об осколках на полу.

Что-то разбилось вдребезги.

Она поворачивается и уходит, а ее слова так и вертятся у меня в голове.

Кейша бросается следом за ней. Они могут ссориться сколько угодно, но именно она всегда первая утешает Алекс. Мы же дружная семья, а в дружных семьях никогда не держат зла подолгу.

Но действительно ли мы дружная семья? Сейчас мы просто несколько человек, случайно собравшихся в кухне.

Бабушка скрывала от нас историю тети Элейн, чтобы нам не было больно, — но за это ей пришлось платить необходимостью хранить тайны. Алекс была избавлена от скорби по покойной матери — но за это ее лишили радостных воспоминаний о ней.

Тетя Элейн отказалась от всего ради нас. Даже от того, чтобы сохраниться в нашей памяти, поскольку опасалась, что это помешает нам строить жизнь общины. Пусть я с ней не согласна, но все равно глубоко уважаю ее решение. Я понимаю, за что ей дали титул Мамы.

Однако мне из-за этого так больно, что даже она не могла бы исцелить мою боль.

Перед глазами у меня вспыхивает сообщение от Люка:

Ты свободна в среду вечером? Джастин хочет пригласить тебя на ужин, поговорить. Наверное, что-то заподозрил. Я знаю, ты мне ничего не должна, но мне надо, чтобы ты пришла и притворилась, будто не знаешь, что делаешь. Я не могу рисковать стажировкой из-за этого.

Я смотрю на Кейс. Она еле заметно мотает головой.

«Нет. Сейчас неудачный момент».

В отличие от нее, я не читаю мыслей, но знаю свою двоюродную сестру. И словно слышу ее голос: «Держись подальше от Джастина Трембли».

Чашка на полу, которой я запустила в свое видение, лежит все такая же разбитая.

Да и само видение — Люк, приставивший нож к горлу моей сестры, — осталось все таким же ярким.

Вот почему я должна поступить так, как собираюсь. Потому что задание мое не изменилось. Мне по-прежнему надо познакомиться с Люком поближе. Проводить с ним как можно больше времени. Постараться влюбиться в него.

Даже если придется покрошить саму себя в мелкие кусочки ради родных, которые будут просто стоять и смотреть.

Я посылаю Люку ответ:

Где и когда?

Глава двадцать третья

Явыхожу из трамвая на углу западного конца Дандас-стрит и Сумак-стрит ровно в шесть вечера. На мне сарафан с бананами — не знаю, подходит ли он для такого случая, может и нет. Сначала я решила, что это храбрый поступок — нарядиться так же, как в моем первом видении в «Буром медведе». Но теперь я только и могу думать, что о том, как та, другая я держала