политической жизни, поскольку она придает «партиям» убедительность, производящую свою собственную реальность:

Протопартия как политический феномен существует за счет своего рода кредита, выдаваемого ей обществом или государством в ожидании выборов в неопределенном будущем. Этот кредит выражается прежде всего в признании ее более или менее равноправным партнером другими протопартиями, следствием чего может быть вступление ее в коалицию. Другая форма кредита – это внимание (благосклонное либо неприязненное), которое государство, средства массовой информации, а значит, и будущие избиратели оказывают ей как потенциальному претенденту на власть[486].

То, что новые партии («протопартии») выражают друг другу взаимное признание, чтобы всем вместе заявить о себе, вполне понятно. Но то, что другие акторы воспринимают их всерьез, предоставляя им «структуру правдоподобности»[487], возможно, кажется менее понятным. На самом деле партии оказывают услугу множеству акторов политического пространства, исполняя две роли: само их существование наглядно демонстрирует успехи демократизации и «нормализацию» советской политической системы; их многочисленность и относительная непонятность для непосвященных делают возможным появление «рынка» политической экспертизы.

Отказ от руководящей роли КПСС становится многозначным фактором. Последовавшая затем легализация многопартийности, так же как и свободные выборы, превозносится как символ демократии. Быстрое появление партий оказывается весьма кстати, подтверждая реальность процесса демократизации и служа залогом на будущее. К России начинает применяться нормативная модель, распространяемая как советскими, так и западными политическими экспертами: в соответствии с ней не может быть демократии без свободных выборов, а свободных выборов – без партий. Последние прилежно играют свою роль, поскольку, приняв систему классификации подобную западной (которая восстанавливает «нормативный» смысл «правого» и «левого», до тех пор переставленных местами[488]), они способствуют возвращению России в лоно «цивилизованных» стран. И кстати, новые политические эксперты (бывшие неформалы, партийные инструкторы, академические институции, организации, подчиняющиеся ЦК КПСС, институты, обучающие партийные кадры и армейских политработников) делают «бизнес» на исследовании партий. В большинстве их публикаций 1990—1991 годов на российские реалии переносится нормативная модель, в которой партии считаются основой представительной системы. Авторы этих исследований с удовольствием производят инвентаризацию партий и классифицируют их между левым и правым полюсами в зависимости от заявленных наименований, способствуя таким образом легитимации определения, которое эти новые организации дают сами себе.

Структурирование поля

В партийном поле, которое образуется в марте—апреле 1990 года, происходит соревнование нескольких типов. Внизу мелкие партии стремятся обозначить свои отличия друг от друга, чтобы обосновать собственное существование: они ведут интенсивную борьбу за наименования. Неявным образом изначальное происхождение политических акторов тоже способствует структурированию поля: наблюдается противостояние между двумя когортами неформалов, а также между избирательной и партийной аренами. Так что группирование происходит не обязательно вокруг идеологической этикетки, как логически можно было бы предположить. Однако сразу после выборов 1990 года становится заметно, что партии не контролируют ни своих избранников, ни позиции в российских властных инстанциях; у них ничтожно мало ресурсов, и им не удается заявить о себе в институциональной политической жизни. Поэтому разные участники процесса пытаются объединиться друг с другом против КПСС. В ходе конкуренции возникает противостояние между двумя формациями, которые могут претендовать на эту роль: «Демократической Россией» и «Демократической платформой».

Рост количества партийных предприятий

Мир партий, в том виде, в каком он складывается в 1989—1990 годах, структурируется в соответствии с двойной логикой конкуренции. Сначала группы вступают в борьбу за идеологические наименования, политическое позиционирование и ресурсы. Вторая логика связана с более давним противостоянием между двумя когортами вступления в движение: как правило, акторы двух когорт не смешиваются между собой. Несмотря на изменение их идентичностей и приход новых акторов, эта конкурентная игра несет на себе отпечаток отношений, существовавших еще до появления партий.

Превращаясь в партии, клубы вступают в гонку за политическими наименованиями[489]. Теперь можно выбирать из более широкого спектра названий, уже не сводящегося к разным оттенкам социализма. В этом соревновании можно участвовать несколькими способами: одни черпают имена в западных классификациях («социал-демократы», «социалисты», «христианские демократы», «республиканцы»), другие же опираются на дореволюционное прошлое («конституционные демократы»). Сами по себе эти лейблы могут служить важным символическим ресурсом. С мая 1989 года наблюдается, например, необычайно активное использование наименования «социал-демократ». Одним из первых его присваивает клуб «Демократическая Перестройка», создав в январе 1990 года «Социал-демократическую ассоциацию» (СДА), а затем, в мае 1990-го, Социал-демократическую партию России (СДПР). Но за этим лейблом охотится и «Московский партийный клуб» (МПК), который склоняет «Демплатформу» к слиянию с СДПР. Присвоение этого наименования считается важным стратегическим моментом, ибо по мере того как происходит фрагментация КПСС, ожидается, что ее демократическое крыло отделится и образует социал-демократическую партию. Таким образом, партия, застолбившая это наименование, будет иметь все шансы получить видное место внутри новой крупной партии, вышедшей из КПСС. Слияния между «Демократической платформой» и СДПР так и не происходит. Это связано в том числе с тем, что, как мы увидим позже, большинство участников «Демплатформы» перестают определять себя как социал-демократы после выхода из КПСС в июле 1990 года.

Слияние не удалось также потому, что оно предполагает объединение акторов с очень различными профессиональными траекториями, социальными позициями и габитусами – ведь именно поэтому они и оказались в предыдущий период в разных организациях и пространствах соревнования. Через объединение вокруг идеологических наименований зачастую не удается преодолеть невидимые, но ощутимые границы, разделяющие разные когорты неформалов и арены соревнования, на которых сформировались изначальные группы. Невозможными могут оказаться как некоторые слияния, так и некоторые разделения. Когда «Демократическая Перестройка» превращается в СДПР, раздирающие ее идеологические противоречия приводят не к распаду группы, а к сосуществованию либерального и марксистского крыла. Г. Ракитская, из марксистского крыла и при этом убежденная, что СДПР – отнюдь не левая партия, не видит иного выхода, кроме как к ней примкнуть, тогда как по идее она могла бы присоединиться к другим, более левым группам. Сохранение клубом единства позволяет ему удержать вместе приобретенные ресурсы. «Геологические» слои, составившие неформальное движение, являются, таким образом, значимым фактором понимания формирующегося мира новых партий.

Слабая институционализация

Перформативная сила самой формы «партия» имеет, тем не менее, свои пределы, которые становятся очевидными после выборов 1990 года. Партии контролируют очень незначительные ресурсы. Дело не только в том, что избранные депутаты не склонны считать себя представителями своих партий (этот феномен наблюдается и в КПСС, неспособной «держать в узде» своих депутатов); некоторые из них становятся ставленниками формирующейся российской исполнительной власти и из-за этого еще больше удаляются от своих партий. Профессионализация неформалов-демократов в качестве политиков ущемляет значение партий, которые не могут предложить профессиональных позиций и даже не имеют средств, чтобы содержать аппарат