распорядителем церемоний (Zeremonienmeister) индейского племени пуэбло[215], и он поведал мне кое-что любопытное. Он сказал: «Да, мы маленькое племя, а эти американцы все норовят вмешаться в нашу веру. Они не должны этого делать, потому что мы – сыновья Отца, Солнца. Того, Кто ходит вон там (тут он указал вверх), это наш Отец. Мы должны ежедневно помогать ему подниматься над краем земли и ходить по небесам. Мы делаем это не только для себя, мы делаем это для всей Америки, мы делаем это для всего мира. Если американские миссионеры продолжат досаждать нашей вере, они все испортят: через десять лет Отец-Солнце больше не взойдет, потому что мы не можем ему помогать».

630 Конечно, можно заявить, что это просто легкая форма безумия. Но, уверяю вас, все совершенно не так! У этих людей нет проблем. Они живут своей повседневной, своей символической жизнью. Они встают утром с ощущением великой, божественной ответственности: они – сыновья Солнца, Отца, их долг – ежедневно помогать Отцу, причем не для себя одних, а для всего мира. Вы бы видели этих людей: им присуще естественное, осознанное достоинство. Я вполне понял, что имелось в виду, когда мне сказали: «Посмотри на этих американцев – они вечно чего-то ищут. Всегда полны беспокойства, всегда суетятся. Что они ищут? Тут нечего искать!» То-то и оно. Вспомните этих неугомонных туристов, которые неизменно куда-то стремятся в тщетной надежде что-то найти. В своих многочисленных скитаниях я встречал людей, совершавших уже третье кругосветное путешествие – без перерыва. Они просто путешествуют ради пути, ищут ради поисков. В Центральной Африке мне встретилась женщина: в одиночку она приехала на машине из Кейптауна и хотела отправиться в Каир. Я спросил: «Зачем? Что вами движет?» Меня изумил ее взгляд; это был взгляд загнанного, затравленного зверя, который мечется туда и сюда в неуемной надежде. Я продолжал расспрашивать: «Чего вы добиваетесь? Чего ищете, за чем охотитесь?» Эта женщина фактически была одержима; над нею властвовали бесы, которые ее преследовали. А почему она одержима? Потому, что не живет той жизнью, которая имеет смысл. Ее жизнь полностью, до смешного, банальна, скудна и бессмысленна, лишена всякого значения. Доведись ей погибнуть, ничего не произойдет, ничего не исчезнет, ведь она сама – ничто! Но если бы она могла сказать: «Я дочь Луны. Каждую ночь я должна помогать Луне, моей Матери, за краем земли», – ах, сколько бы в этом было смысла! Тогда она жила бы полноценно, тогда ее жизнь имела бы смысл во всей своей непрерывности и для всего человечества. Умиротворяет, когда чувствуешь, что живешь символической жизнью, что ты – актер в божественной драме. Так возникает единственный смысл человеческой жизни; все остальное банально, всем можно пренебречь. Карьера, рождение детей – все это майя[216] рядом с тем фактом, что жизнь наполняется смыслом.

631 В том и состоит секрет католической церкви: по сей день католики – до определенной степени, конечно, – способны жить осмысленной жизнью. Например, если ежедневно наблюдаешь жертву Господа и причащаешься Его телом, то наполняешься Божеством и ежедневно воспроизводишь вечную жертву Христа. Да, все это лишь слова, но для человека, который ими живет, они выражают целый огромный мир. Они даже больше мира, потому что в них скрыт смысл. Таково желание души, таково выражение подлинных фактов нашей бессознательной жизни. Когда мудрец сказал: «Природа требует смерти», он имел в виду именно это[217].

632 Что ж, пора, полагаю, переходить к следующему вопросу. Сказанное до сих пор во многом, увы, относилось к прошлому. Нам не дано повернуть вспять колесо времени; мы не можем вернуться к вышедшей из употребления символике. Как только узнаешь, что перед тобою символ, то, как правило, говоришь: «Это, по-видимому, означает что-то еще». Сомнение убило и поглотило символы, возвращение невозможно. Я не могу вернуться в лоно католической церкви, не могу заново приобщиться чуду мессы; я слишком много обо всем этом знаю. Признавая истинность веры, я отдаю себе отчет в том, что правда предстает в форме, для меня уже неприемлемой. Я не могу сказать: «Это жертва Христа» и увидеть Спасителя – просто не могу, это утверждение перестало отражать мое психическое состояние. Моя душа хочет иного. Нужна ситуация, в которой прежнее утверждение вновь станет истинным. Нужна новая форма. Когда кому-то выпало, на его беду, быть изгнанным из церкви или когда кто-то решает «покончить с ерундой» и забыть о вере, в том нет никакой заслуги. Но вот оставаться в вере и вынужденно, скажем, ее отринуть – это обоснованное, законное extra ecclesiam[218]. Хотя, как известно, extra ecclesiam nulla salus[219]; все становится совсем плохо, человек лишается защиты, больше не находится в согласии с gentium[220], больше не восседает на коленях Всесострадательной Матери. Он одинок, и ему противостоят все демоны ада. Об этом люди не подозревают. Ставят диагноз тревожного невроза, ночных страхов, навязчивых состояний – или какой угодно еще, а дело в том, что душа стала одинокой; это extra ecclesiam, состояние без спасения. Но люди о том не подозревают. Они считают такое состояние патологическим, а врачи их в том убеждают. Когда говорят и когда все думают, что налицо признаки невроза и патологии, то, конечно, приходится разговаривать на этом языке. Я всегда говорю на языке своих пациентов. Когда разговариваю с лунатиками, то говорю на их языке, иначе они меня не поймут. Когда разговариваю с невротиками, то веду себя соответственно. Правда, говорить невротически значит предаваться невротической болтовне. На самом же деле человека обуревает жуткий страх одиночества. Это галлюцинация одиночества, это одиночество, которое никак и ничем не умалить. Можно состоять в обществе с тысячью членов и при этом оставаться одиноким. Одиноко наше внутреннее нечто; оно незримо и неосязаемо, вы сами о нем не догадываетесь, но оно продолжает страдать и беспокоить вас, терзает и изводит.

633 По сути, пациенты буквально заставляют меня пытаться отыскать способы устранения такого состоянии. Я не намерен основывать новую религию, я ничего не знаю о религиях будущего. Но мне известно, что в таких-то и таких-то случаях у человека развиваются такие-то и такие-то ощущения. Возьмем в качестве примера любой случай; если рассмотрение уведет меня достаточно далеко, если потребуется диагноз или если благоприятно сложатся определенные условия, то я безошибочно замечу некоторые факты – что бессознательные содержания всплывают на поверхность и приобретают угрожающую четкость. Это очень неприятно. Потому-то Фрейду и пришлось изобрести свою систему, чтобы защитить людей