о прошлом Хенар, у нее мог остаться враг, от которого она могла спрятаться с дочерью в родном тагане, а теперь ее нашли и попытались устранить или отомстить. Да и для тех же илгизитов, если все-таки связь есть, вышивальщица могла оказаться опасной и уже ненужной фигурой, раз Мейлик утеряла всякий вес.

И вновь тысяча теорий! Это неимоверно раздражало. Выдумать можно было что угодно, но оказаться далекой от истины, и ничем, кроме домыслов, довольствоваться не получалось. Не было фактов, не было доказательств, только сплошное гадание на камнях какое-то… И в это мгновение мои мысли свернули к ответам, полученным в доме матери. Что там они говорили? В доме матери ее не травили… Ну, в общем-то, так и есть. Мейлик сама съела тэмгей, то есть намеренного покушения не было. Даже Юглус оказался прав – она сама съела сладость.

Да, тэмгей – это своего рода конфетки – сладкие и ужасно липкие шарики, которые и вправду нужно было держать в прохладном месте, иначе они начинали таять, и брать их в руки после этого совсем не хотелось. А Хенар их просто ссыпала в миску, накрыла и забыла. Не любит сладости? Или же к тому, кто угостил, она испытывает антипатию, потому даже не прикоснулась, иначе у нас был бы труп, а не покушение. Вот наконец и разгадка. Только принесла она еще больше путаницы. Кто угостил? Почему не съела? А главное, почему умолчала, что дочь попробовала угощение?

– Мейлик, эти тэмгей еще остались?

Третья жена подняла на меня удивленный взгляд:

– Зачем же порченое оставлять? Я выбросила их.

– Куда выбросила?

– В огонь выкинула, – ответила женщина. – Их немного было.

Значит, и не проверить. Приходится верить на слово. Впрочем, это вполне может быть правдой. Во-первых, отравление было, во-вторых, произошло вне старого подворья, а Мейлик уверенно заявляет, что нигде не ела, кроме дома Хенар, а в-третьих, если бы мать желала зла дочери, она бы уже давно могла его причинить. Значит, и вправду случайность. Но теперь на передний план вышла персона самой вышивальщицы и ее тайный враг…

– Этого мне еще не хватало, – проворчала я.

– Что ты сказала, Ашити? – спросила Мейлик, стерев со щек слезы.

– Говорю, что с тобой пойду, – ответила я, поднимаясь с места.

– Куда? – опешила женщина.

– К твоей матери. Ты уже готова?

– Д-да, – с запинкой произнесла Мейлик и подхватила дочь на руки.

– Тогда более не станем затягивать, – улыбнулась я и первой направилась к двери.

– Ашити! – воскликнула мне в спину третья жена. Я обернулась. – Мама корит себя за то, что накинулась на тебя при народе и говорила глупости. А если мы сейчас придем, то и встретить не сможет как дорогого гостя. Позволь ей просить у тебя прощения за то, что обидела дурным словом. Пусть все видят, что каанша Ашити не только с Эчиль добра, но и с Мейлик и ее матерью. – Она улыбнулась и заглянула мне в глаза умоляющим взглядом.

Улыбнувшись в ответ, я пожала плечами и ответила:

– Пустое. Идем.

– Неужто ты зла на нас? – изумилась Мейлик. – Почему не хочешь прийти как дорогой гость?

– Да разве же от приема зависит, насколько гость дорог? – удивилась я. – Желанный гость на то и желанный, чтобы встретить его с радостью хоть утром ранним, хоть за полночь.

– Но люди шепчутся…

– Мы с тобой через весь Иртэген пройдем, все увидят, что я на вас зла не держу и вы против меня зла не таите. Разве не так?

– Так, – смущенно улыбнулась женщина. – Идем, и пусть все увидят.

– Пусть, – улыбнулась я в ответ, и мы покинули комнаты третьей жены.

Эчиль, выглянувшей из своей двери, я махнула и ответила на невысказанный вопрос:

– К Хенар схожу.

– Мы будем тебя ждать у курзыма, – ответила первая жена.

А потом открылась дверь комнаты Хасиль. Вторая жена смерила неприязненным взглядом Мейлик, после полукивнула-полупоклонилась мне, и дверь снова закрылась, а я покачала головой. Хасиль оставалась Хасиль и обиду таила тоже как Хасиль. Вряд ли она извлекла хоть какой-то ценный урок из своих злоключений, просто теперь ненавидела не меня, а третью жену, виня ее во всем. Впрочем, что-то объяснять, примирять или воздействовать на мировоззрение этой женщины я не собиралась. Она уже достигла того возраста, когда человек волен сам выбирать, как ему мыслить и жить. Нравилось существовать в войне со всем миром, пусть существует. Главное, чтобы более не делала глупости, тем более во зло Танияру.

Что до Мейлик, то она даже не заметила уничижительного взгляда, потому что ушла вперед. Я быстро поравнялась с ней, и с подворья мы выходили вместе.

– Белек маленькая, но уже не легкая, – заметила я, глядя, как третья жена пересаживает дочь с руки на руку. – Юглус может понести девочку…

– Она легкая, – ответила Мейлик.

– Как знаешь, – пожала я плечом.

– Белек плохо знает Юглуса, – чуть помолчав, извиняющимся тоном произнесла женщина. – Она может испугаться и расплакаться.

– Да, ты права, – согласилась я. – Руки матери для малыша самые надежные.

На нас обращали внимание… Разумеется, обращали, это же тагайни! Даже останавливались и провожали взглядами. А травник Самлек, подняв руку, чтобы привлечь к себе внимание, спросил:

– Всё ли хорошо, каанша?

– Хорошо, Самлек, – ответила я. – Почему спрашиваешь? Или дело есть ко мне?

– Так с Мейлик же идешь, – ответил мужчина. – Они с матерью про тебя говорили плохо, вот и спрашиваю, вдруг опять что сказали?

– То давно было, Самлек, – отмахнулась я. – Где дурное слово упало, уже трава проросла, вспоминать не о чем.

– И пусть всё дурное добрая трава скроет, – ответил травник и продолжил свой путь.

– Я у них кааншей две зимы и два лета была, а они о тебе больше тревожатся, – не без обиды заметила Мейлик. – А ведь ты только этим летом в Зеленые земли пришла.

– Я душой их приняла, а они меня, – пожала я плечами.

Говорить об очевидном я не стала. Я с людьми каждый день разговариваю, имена их знаю, беды и радости. Каждого выслушаю и отвечу – вот и весь секрет, иного не было. Не замужество с Танияром сделало меня своей так быстро, не шаманка, ставшая мне матерью, и даже не Белый Дух соединил меня с жителями тагана, но только лишь мое желание быть ими признанной. Сидела бы в доме мужа, так и осталась бы пришлой.

Мейлик к общению и дружбе с людьми не рвалась. За то время, которое она упоминала, ее видели меньше, чем меня за это лето. Сначала от матери не отходила, после от мужа,