Его обвинили в несдержанности к врагам народа, разжаловали исослали в кумовья при этом захудалом лагере. А он и не отрицал версиюследствия, покорно принял новое назначение.

Так что правду теперь уже никто никогда не узнает.

Спартак возвращался в барак, думая о превратностях судьбы.Прав был Комсомолец: от этой странной, невероятной по всем законам встречиявственно попахивало мистикой. Интересно, что Судьба имела в виду, в очереднойраз сведя эту троицу, теперь в одном лагере?..

После разговора с Кумом настроение Котляревского малостьулучшилось. Словно вдохнули в него что-то, от чего хотелось... ну, не петь,конечно, однако мир перестал быть исключительно черных тонов. Но когдапоказался фонарь над крыльцом его барака, Спартак вдруг вспомнил о Мойке, ирадужный настрой мигом исчез. «Вот ведь погань-то какая. Этот в покое неоставит. Черт, надо было с Комсомольцем посоветоваться...» На мгновениемелькнула мысль вернуться. Наплести что-нибудь сопровождавшему его сержанту ипойти обратно в административный корпус, рассказать Комсомольцу о конфликте собнаглевшим вором, но он одернул себя. Еще не хватало жаловаться. Самиразберемся. Да и Комсомольцу после таких откровений сейчас не до него...Интересно только, почему Марсель носа не кажет. Или Мойка – человекМарселя? Подосланный, дабы испытать Спартака на прочность... Да нет, ерунда.

В бараке Спартак скинул телогрейку, двинулся к своим нарам.И тут же раздался громкий голос Мойки – тот сидел на своем обычном месте:

– А мы уж тут волноваться стали, не случилось ли чего? Всенету тебя и нету...

Спартак ничего не сказал, а Мойка продолжал, явно заводясебя:

– А не рано ли ты, корешок, с кумовьями чаевничать принялся?Интересный ты тип, я погляжу... и знакомства у тебя оч-ченно интересные... Вотты и показал себя, стукач особистский, Марселев дружок!

И тут в Спартаке словно плотину прорвало – вся копившаяся вдуше чернота вдруг вспухла пенной грязной волной и захлестнула мозг, застилаглаза.

Потом ему рассказывали, как он не то с криком, не то срычанием перелетел через нары, вытянув руки в сторону белеющей шеи Мойки.

Не долетел, конечно. Шестерки вора были начеку (судьбаблатная такая: всегда быть наготове), сбили Спартака в полете, как самолет,повалили на пол.

На полу Котляревский тут же пришел в себя и мгновенно, наавтомате, еще не соображая, что происходит, увернулся от летящей ему в пахчьей-то ноги, ногу эту перехватил, вывернул – и блатной боец шмякнулся всемикостями о нары.

Собственно, ничего больше он сделать не успел, их былобольше, и они умели драться куда лучше Спартака. Последовал удар по почкам,почти одновременно – удар в голову, еще и еще, и в глазах опять потемнело...Так бы и кончили бесславно Спартака Котляревского на холодном полу барака, еслиб не «политические» и бывшие фронтовики. С воплем «Бей уродов!» те ринулись назащиту Спартака... Ну, будем откровенны: не столько на защиту товарища понесчастью рванулись все, кто не принадлежал к ордену блатных, сколько в бойпротив других, тех, кто живет по другим, насквозь непонятным законам и зубамиготов рвать за власть. Свалка началась – будьте-нате, дрались все, смачныезвуки ударов заглушали крики: «Кровью умойтесь, падлы!», «Кишки выпущу!»,мелькнули ложки-заточки, показалась кровь...

Спартак этого не видел. Он полулежал, баюкая ушибленнуюголову, и силился сфокусировать зрение.

Неизвестно, чем закончилась бы эта свалка, в которой явногоперевеса не было ни на стороне блатных, ни на стороне Спартака со товарищи(опыт подобных или похожих схваток имелся у всех в избытке, и уж тем более уфронтовиков, да и копившаяся злость прибавляла правой стороне сил), если бвнезапно со стороны двери не раздался перекрывший звуки битвы властный окрик:

– А ну, все ша, быстро!

Обернувшись и утерев кровь с разбитой губы – хоть зубы целы,и на том спасибо, – Спартак увидел, что в дело вмешалась третья сила,которая разом изменила расстановку сил. И это сила была отнюдь невертухаевская.

Спартак медленно поднялся на ноги. Тело ломило, как во времягриппа. Умеют бить, падлы...

Возле дверей барака стоял, недобро прищурившись, Марсель, аза его спиной, недвусмысленно поигрывая железными кусками арматурных прутьев,маячило человек шесть, при взгляде на которых спорить с Марселем почему-то дажемысли не возникло у корешей Мойки... да вообще ни у кого. Подобрав раненых,противоборцы расползлись по нарам, и в центре барака остались тяжело дышащиеСпартак и Мойка. У последнего на левой скуле наливался нехилый синяк, кутру обещающий занять пол-лица. «Кто его хорошенько достал, не знаю, но –спасибо, братишка...»

Марсель неторопливо, но в то же время неуловимо быстро,словно танцуя, оказался рядом с ними и коротко приказал:

– Ну что, пойдем потолкуем, товарищи дорогие. Как говорится,политическая ситуация требует... – он кивнул на угол барака слева отвхода. Сидевшие там зеки, не дожидаясь особого уведомления, скоренькорассосались по бараку.

Усевшись на нары, Марсель достал из самодельного портсигарапапиросу, прикурил от спички, затянулся, спросил лениво:

– Мойка, а расскажи-ка мне, что тут за кипеж происходит? Яиз кожи вон лезу, чтоб, это, никаких сложностей не возникало у людей, а тут утебя что? Ты мальчик, что ли? Первый раз замужем, да? Споры, драки, предъявыкакие-то, ругань... У тебя ко мне вопросы, милый? Ну так у меня испроси!.. – он небрежно махнул рукой. – Да вы присядьте, соколы, вногах правды нет, а мне б ее, правду-то, от вас очень хотелось бы узнать...Мойка, начинай, я тебя слушаю.

«Ай-ай-ай, – подумал Спартак, усаживаясь на соседнююшконку, – а я, пожалуй что, мимоходом себе смертного врага нажил в лицеМойки. Ишь как смотрит, будто из нагана целится...»

– Марсель, этот фраер сам на меня накинулся, сразу какпришел от Кума, так и бросился, – с жаром начал Мойка и растерянно умолк,глядя на иронично ухмыляющегося Марселя.

На Котляревского Марсель смотреть упорно не желал.

– Ну что ты, Мойка, мне тут втираешь, как школьник, типа:«Он первый начал!», – проговорил Марсель. – Ты дело говори. Я такпонял, ты к нему, – он кивнул на Спартака, по-прежнему не глядя ему вглаза, – вопросы какие-то имеешь?

Мойка молча кивнул.

– Ну так и говори, учить тебя буду, что ли?! Ты ж у нас воравторитетный...

И вновь в словах Марселя Спартак уловил скрытую иронию. Иронию– и еще что-то, от чего Спартак вдруг порадовался, что не с ним Марсель такговорит. Вроде бы и доброжелательно, вон, «авторитетным вором» назвал, первымговорить вызвал, а все же, все же...

А Мойка, похоже, иронии не уловил, приосанился, вновь ставсамим собой, даже про наливающийся синяк, кажется, позабыл.