— Возьмите себя в руки, граф, — сказал строго. — И объясните толком. Кого отпустили? Раз уж вы заявились ко мне в полночь — полагаю, на то есть веская причина.

— Ах, да вы же ничего не знаете! Сесила выпускают, этого скотину, пытавшего похитить рыжую принцессу, нашу гостью! И кто выпускает! Инквизиция! Кому-кому, а им сам Генрих не указ! Но вот взяли — и…

— Жак! — укоризненно прервал его Огюст Бомарше. — Ну-ка, без имён, тем более высочайших!

— Узнаю дипломата!

Келюс рухнул в кресло и, стиснув подлокотники, запыхтел. Очевидно, это действо и подразумевало собой пресловутый процесс «взятия в руки». Впрочем, оно и впрямь оказало успокоительное действие.

— Пусть Бомарше расскажет, — буркнул он наконец. — У него язык лучше подвешен, он у нас Цицерон, а я… Гомер, слепец, не иначе, слишком долго не видел очевидного. А ведь на приёме у короля этот горбун так и сверлил взглядом нашу красавицу, уже тогда это казалось подозрительным!.

Почувствовав, как его накрывает волна безудержного гнева, Филипп де Камилле прикрыл глаза и отвернулся к камину, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица. «Нашу красавицу!» Впрочем… Ревновать к де Келюсу было глупо. Кажется, весь свет знал о его безудержном восхищении восточной гостьей, как и о том, что эти двое до сих пор даже не были друг другу представлены. Так что ни о какой интрижке речи не шло. А вот неожиданная новость об Уильяме Сесиле — это было что-то, из ряда вон выходящее. Затмевающее разум.

— Вы говорите о бароне Беркли? — спокойно уточнил он, незаметно сжимая и разжимая левый кулак, дабы хоть как-то сбросить напряжённость. — О «правой руке» Бесс, её доверенном лице? Огюст, не морщись, нас здесь никто не слышит, даже прислуга отсутствует. Я всех отпустил на сегодняшний вечер.

Бомарше всё же поморщился с неудовольствием… Что поделаешь — издержки службы! Отслеживать и продумывать каждое слово — это уже привычка, въевшаяся в кровь.

— Именно, — подтвердил он. — Келюс, ты пока помолчи, соберись с мыслями; если что — просто дополнишь то, что я упустил. Филипп, мы ведь приехали к тебе не просто из желания поделиться сплетнями, подобно светским дамочкам…

— Вас, конечно, интересовало исключительно мое здоровье, — не удержался де Камилле. Бомарше вздёрнул бровь:

— Ого! Да ты, кажется, язвишь? Что это с тобой? Нет, дружище… Я хотел сказать — не только оно. Брат Тук предупредил, что ты попал в серьёзную переделку, о которой лучше не спрашивать, но прекрасно справился с испытаниями, выпавшими на твою долю. В чём я, кстати, даже не сомневался… Мы рады видеть тебя в здравии и на ногах, но что самое важное — таким же остроумным и собранным, способным на поиск решений. А нам как раз и нужно определиться: что делать? Ибо ситуация на политической шахматной доске сложилась неоднозначная, патовая, я бы сказал. Похоже, оба монарха загнали друг друга в угол, и…

— Сами не знают, что им делать, — огрызнулся де Келюс.

— Погоди, дружище. Дай мне самому обрисовать обстановку.

Не торопясь, взвешивая каждое слово, тем более что в их обществе находился человек, при котором нежелательно обсуждать некоторые государственные секреты, Бомарше изложил другу содержание недавнишнего разговора с Его Величеством, а также суть его последствий.

Там, в доме похищенной и чудом возвращённой Ирис, едва услышав от брата Тука имя похитителя, он…

Впрочем, нет, не едва. Бомарше, дипломат и консул, представитель Его Величества Генриха в Османской империи и, в частности, в Александрии, никогда не отличался ни суетливостью, ни торопливостью, могущей по недостатку полученной информации повлечь за собой досадные оплошности или, того хуже, необратимые фатальные последствия. Нет, маленький галл был оперативен, быстр, но не суетлив. А потому, услышав имя Уильяма Сесила, он дотошно расспросил брата Тука, насколько точны его утверждения, граничащие с обвинением в покушении, получил заверения, что любой менталист, попробовавший в данный момент считать мысли пленённой рабским ошейником феи, убедится, что в своих кошмарах она видит именно обвиняемого, Уильяма Сесила. Что он её допрашивает, оказывая сильнейшее ментальное воздействие, равнозначное применению пыток, и лишь врождённая сопротивляемость избавляет Ирис О’Рейли от физических страданий. Но страдания душевные она испытывает однозначно, ибо даже в наведённом сне её свободу ограничивает ошейник, удерживая в рабстве и полном подчинении. (В этом месте рассказа Бомарше содрогнулся: ему почудилось, что вечно бесстрастный Филипп заскрежетал зубами; но, разумеется, такого просто не могло случиться…) И что любой Мастер-просветлённый, обладающий уровнем святости не ниже его, Тука, уровня, подтвердит искусственную природу насылаемых на пленницу ошейника снов, и отследит источник, их производящий.

Для придания своим словам окончательной весомости, брат Тук даже нашёл время кратко изложить их на бумаге и зафиксировать подписью с указанием своего ранга в Святой инквизиции. А ранг тот у простого брата-монаха оказался, оказывается, весьма и весьма… не низкий, одним словом.

И с этим посланием — фактически, с официально заверенными показаниями и обвинениями — Бомарше помчался к королю, требовать справедливости. Ибо обладал правом врываться к монарху без доклада и в любое время, если того требовали обстоятельства чрезвычайной важности.

Хоть и понимал, что без осложнений не обойтись…

Но даже представить себе не мог, как всё сложится.

Возможно, ему удалось бы убедить Генриха — нет, не в виновности барона Беркли, она уже не подлежала сомнению! В выдаче его под юрисдикцию Франкии, в проведении суда, хоть и закрытого, в необходимости наказания… В крайнем случае — добиться ходатайства о том же перед Елизаветой, чьим подданным являлся Сесил. Но тут… как порой некстати случаются эти «тут»! выяснилось, что в кабинете короля Франкии уже присутствуют посетители. Добро бы, это был один Дитрих, бывший духовник короля, а ныне — Великий Инквизитор; он-то как раз поддержал Бомарше. Но там же оказалась и Бесс!

Разумеется, явившаяся тайно. Разумеется, хлопочущая о своей «правой руке», отметающая с ходу все обвинения и упорно требующая его освобождения из подвалов Инквизиции.

Через день намечалось подписание брачного договора между ней и Генрихом, а также Договора о Сотрудничестве между Бриттанией и Франкией. Документа, содержащего чрезвычайно выгодные для Франкии пункты, вроде полного отказа претензий Лондона на владение Кале и прилегающими землями и переноса официальной границы англов за Ла-Манш, на острова. И… Отказать при этом королеве в её просьбе?

Дитрих настаивал на дознании и суде. Бесс возмущалась и выгораживала невинно обвиняемого.

Пришлось пускать в ход тяжёлую артиллерию.

Пришлось Бомарше рассказывать о нескольких попыток похищения гостьи короля: в Роанской гостинице, в роанском лесу, и в самой Лютеции. Об использовании при том недозволенной магии. Об оскорблении деянием, принуждении и унижении особы королевской крови, которая, кстати, после перенесённых испытаний вправе требовать Королевского суда, причём, как от Генриха, гостьей которого являлась, так и от Бриттанской королевы, чей подданный позволил себе столь гнусные деяния.