— … с выплатой ста тысяч ливров Святейшей Инквизиции — для компенсации расходов, связанных с его поимкой и обезвреживанием. Артефакт подчинения снимать с него запрещаю. Помимо этого, он обязан выплатить Ирис О’Рейли пятьсот тысяч ливров в качестве возмещения ущерба, причинённого чести и достоинству особе королевской крови. И по пятьдесят тысяч ливров семействам тех жертв, которых успел погубить за время пребывания в столице. Ничего, его счета в Лютецких банках позволят ему расплатиться хотя бы золотом… Ваше Святейшество, разрешаю провести обыск в столичном владении барона и изъять все найденные магические предметы, равно как и подозрительные. Через сутки чтоб духу Уильяма Сесила не было во Франкии! Делайте с ним что хотите, Бесс, но только ошейник на нём я велю запереть на веки вечные. В интересах вашей же, кстати, безопасности. И вот ещё. У этого чудовища, кажется, есть сын?

— Да. Роберт, — прошептала королева.

— Присылайте его сюда. Без промедлений. Ничего, Старый Портал позволит нам произвести этот обмен быстро и без проволочек. Каким бы ни был ваш приговор — вряд ли вы отправите своего друга на плаху, а оставшейся на плечах головой он начнёт, рано или поздно, думать о мести, и вот тогда — тогда нам пригодится и блокирующий ошейник, и заложник. Dixi. Я сказал.

В наступившей тишине голос королевы показался каким-то надтреснутым:

— Полагаю, просить вас о смягчении участи хотя бы Роберта…

— Бесполезно, — холодно ответил король. — Вашего друга, — выделил он язвительно голосом, — я возвращаю вам нетронутым, заметьте; но, как монарх, обязан взыскать с него компенсацию пострадавшим, а также обезопасить себя в будущем.

— Это… мудро. И справедливо. Благодарю.

Склонившись в реверансе, Елизавета с пылающими щеками выпрямилась, и, ни сказав больше ни слова, удалилась.

— Чёртов договор…

Король с силой хлопнул ладонью по столу. Разлетелись бумаги и перья.

— Чёртова политика… Чёртовы выгоды… Уходите, господа. Вопрос решён окончательно и бесповоротно.

Это была из тех минут, в которые не возражают. Тем более королю.

И всё же у самого порога Великий Инквизитор обернулся.

— Выпускать на волю Зло… Сир, не случится ли так, что вы ещё пожалеете?

— Я не могу поступать иначе, — отчётливо произнёс король. — Я — не могу.

И почему-то глянул не на бывшего своего духовника, а на Бомарше. Прямо. Открыто. В лицо. И, как показалось галлу — с невысказанной просьбой во взгляде.

Это-то странное выражение не давало покоя Огюсту всю дорогу: и пока он, столкнувшись на ступенях Лувра с Келюсом, вкратце делился тем, чем можно поделиться с благородным дворянином, не разглашая государственных секретов, и пока они вдвоём мчались к Филиппу де Камилле — потому что графу де Келюсу отчего-то пришла в голову гениальная мысль, что человек, столь долго опекающий Ирис Рыжекудрую, поддержит их в праведном негодовании… В конце концов, разве можно позволить самому воплощению Зла безнаказанно бродить по земле, творя непотребства? А уж вместе они что-нибудь придумают…

Слушая Бомарше, а затем и Келюса, Филипп де Камилле рассеянно кивал, словно всё это время думал о чём-то своём. Наконец, он тряхнул головой, отгоняя какие-то ненужные мысли. На вопросительный взгляд друзей пробормотал:

— Да, я всё услышал. И, кажется, понял…

Поднявшись на ноги, машинально перехватил бутыль со старым Эстрейским, разлил по кубкам, раздал друзьям… Глотнул, опять задумался.

Раздражённый его молчанием, Келюс едва не разразился прочувственной речью, но Бомарше пресёк его словоизлияния:

— Тс-с! Если уж наш мыслитель принялся что-то соображать — его лучше не останавливать.

Филипп кивнул.

Подошёл к стене, где, среди оленьих рогов и подаренного оружия, красовалась прикованная к фамильному щиту шпага графов де Камилле. Вытащил из ножен старинный клинок, блеснувший посеребренными гранями.

— Прекрасно. Мне, конечно, после всего, что произойдёт, придётся готовиться к отставке, а, может, и к высылке…

Повернулся к друзьям.

— Думаю, Его Величество надеется именно на этот вариант. Огюст, ты человек семейный, к тому же счастливый отец и муж, тебя не приглашаю, разве что в качестве свидетеля. А вот вас, граф де Келюс, прошу стать моим секундантом.

Жак де Леви де Келюс с облегчением выдохнул. Всё стало на свои места: просто, ясно без интриг и подвывертов.

— Поединок! За честь дамы! Вот это по-нашему: честно, один на один, и без всяких там вампирских и магических штучек, чтоб их…

Филипп отсалютовал ему шпагой, заодно привыкая к оружию, которое нечасто приходилось брать в руки.

— Да. Поединок. Иного выхода нет.

***

По нагнетающим ужас ночным улицам Лютеции мчалась старая Наннет. Вернее, это ей казалось, что она летит, подобно легконогой козочке, не чуя под собой ног, как в далёкой-далёкой юности; на самом же деле не прошло и четверти часа после её самовольной отлучки из дома «Фелиппе», как с довольно шустрой рыси она перешла на спотыкающуюся трусцу, хоть пока и не осознала этого прискорбного факта, лишь злилась на кварталы за то, что они тянутся слишком уж долго. Злость и отчаянье не мешали ей шарахаться от тёмных подворотен с их подозрительными шорохами, смещками и руганью, спешно пробегать, ускоряясь и украдкой отплёвываясь, от редких ночных девиц, на свой страх и риск промышляющих самостоятельно, не под защитой трактирного вышибалы или бордельной гильдии.

Хвала Его Величеству Генриху, по приказу которого центральные улицы столицы сияли фонарями даже после полуночи, освещая пути не только припозднившимся гулякам, но, главным образом, Ночным дозорам, бдящим до утра. Пожилой капрал одного из них, попавшегося на пути Наннет, даже учтиво поинтересовался, не нужна ли немолодой запыхавшейся женщине помощь, не гонится ли кто за ней, не угрожает? И выделил ей в качестве проводника одного из парней-первогодков. Всё равно на улицах нынче тихо, вряд ли им самим в ближайшее время понадобится подкрепление. Распоряжением Инквизиции вместе с гвардейцами по городу дежурят дозоры монахов, так что — преступные рожи отсиживаются по своим норам и на улицах не показываются.

Так и вышло, что старую Наннет с почётом препроводили прямо к скромному домику в конце скромной тихой улочки. Молодой гвардеец дождался, пока в двери чёрного хода для прислуги мелькнёт хорошенькая ладная фигурка Фриды, отсалютовал — и удалился с чувством выполненного долга.

А бедная бывшая графская нянька, едва переступив порог, без сил опустилась на стульчик, выставленный для тех, кто желал сменить грязную уличную обувь на домашние башмаки, и расплакалась.

Потом, когда и перепуганная горничная, и прибежавшая на причитания гостьи Мэгги кое-как её успокоили, она выдавила:

— Ох, что же это делается, прости-господи, ведь сложит он свою головушку, сложит… Погибнет во цвете лет, мой мальчик! И все они — мальчишки неразумные, хоть и втроём — да не управиться им с заморским колдуном! Ох, погибнут!..