Когда на небе появились серые тучи, затмившие звезды, светило шара угасло, стало холодным и тусклым, покрылось пылью и бетонным песком.

Весь этот пейзаж напоминал странную пародию на одну из картин, увиденную Асмером когда-то. Названия и имени автора он уже не помнил, но почему-то сама картина осталась в его памяти. На ней был изображен каменистый пляж и темно голубая река, в которой плескались молодые девушки. В свете солнца капли, разложившие лучи света на спектр, освещали нагие тела, всеми цветами радуги, подчеркивая нужным цветом самые прелестные их части.

Только здесь не было девушек, лишь каменный пляж, залитый водой руин остатков когда-то прекрасного произведения архитектуры. Правда, Асмер готов был поклясться, что поднимись он немного повыше, перед ним раскинулась бы синева моря, невидимая в ночи.

Еще несколько минут он смотрел на то, что он натворил, все еще не чувствуя абсолютно ничего – такую же странную опустошенность и безразличие. Выкурил еще две сигареты, а затем отвернулся и пошел прочь от собора церкви Души. От него остался лишь пепел.

Асмер шел домой. И больше всего хотел переодеться, сходить в душ и выпить, а затем забыться сном без сновидений.

И только поднимаясь по лестнице, Асмер понял, что у него нет ключей. А самое грустное, что он даже не знал, где их потерял: где-то в лесах ли за пределами Атифиса и или в той жуткой лаборатории, где его пытал безумный доктор.

В любом случае, уже через несколько секунд Асмер выдохнул. Ему не нужны были ключи, потому, как дверь была открыта, а все, что мешало кому-либо проникнуть в нее, была полицейская печать и лента, загораживающая путь. Разумеется, такое хлипкое препятствие не остановило, не удержало Асмера, который, только войдя в квартиру, тут же направился в ванную, скидывая по дороге, грязную одежду и грязные, пропитавшиеся кровью бинты на пальцах.

Стоя под струями теплой воды, Асмер осматривал свое тело, которое не так давно принадлежало совсем не ему. К его радости с ним было все в порядке, ничего не изменилось, кроме заплывших, не гнущихся пальцев и широкого рубца, протянувшемуся от основания живота почти до груди, а также отсутствующего клочка кожи на спине, который обжигало каждой капелькой воды.

Чистая одежда приятно ласкала отмытую кожу, так что Асмер чувствовал себя совсем другим, обновленным человеком, даже несмотря на то, что уставшее тело отзывалось болью на каждое движение.

Он зашел в гостиную. В комнате был бардак, видимо, остался после полиции. Но это не очень-то волновало Асмера. Он спокойно достал бутылку с янтарной жидкостью и щедро плеснул себе в стакан. Уселся в кресло и влил себе в рот горячительное. Закурил очередную сигарету, успев несколько раз подумать, что уже два года как бросил, а затем повернул голову в сторону окна. Тучи медленно рассеивались, снова открывая дорогу звездному свету. Бездна вновь глядела на Асмера своими бело-голубыми глазами, но он не отводил взгляд. Теперь он понял.

Все, что случилось, его крест и бремя, и он будет нести его до самой смерти. Понял, что все произошло так, как должно было, что единственный возможный исход его жизни пронзил судьбу Асмера, словно раскаленный нож. И теперь нагретый добела клинок должен был прошагать с ним оставшиеся годы, отведенные Асмеру на этой земле.

***

– Ты помнишь, что произошло с тобой у меня дома? – спросил Асмер.

– Не особо. Помню только черную фигуру в капюшоне и какой-то мерцание лиц и образов, – ответила Мирра, протирая заспанные глаза. – Ты обещал рассказать мне, что с тобой было после того, как мы выбрались из катакомб.

– Обещал. И сдержу слово.

III

Обжигающий свет улицы сменился темной прохладой подземелий. Асмер нырнул в разрушенную кирпичную кладку и почувствовал облегчение, будто рыба, выброшенная на берег, которая снова вернулась в море. Конечно, он не мог видеть слепящего дневного света и чувствовать тепло солнечных лучей, но, несмотря на это, как только он вышел из темноты, его «зрение» помутнело, а разум слабел, постепенно теряя силы. Но тогда все это отошло на второй план, ведь на руках Асмера были Амелия и Мирра, чьи жизни сейчас зависели только от него. И он, стоя в тени входа в катакомбы чувствовал, как тоненькие струйки их жизненных сил укрепляются, превращаясь в более уверенные и полноводные потоки.

Асмер вгляделся в туннель, по которому совсем недавно поднимался, а теперь намеревался спуститься. Он нисколько не изменился за те несколько минут, что Асмер провел на свежем воздухе. Все те же покрытые коричневой глиной стены, все тот же запах затхлости, все те же черепа и фекалии мышей и крыс, покрывающие пол. Все та же извилистая, запутанная, ведущая куда-то вглубь катакомб дорога.

Асмер не хотел идти по этому пути, но, увы, теперь у него не было выбора. Он уже не мог, как ни в чем не бывало подняться на поверхность и зажить обычной, людской жизнью, ведь то существо, что сейчас стояло в небольшой галерее, от которой паутиной расходилось множество туннелей, уже не было человеком. Теперь место Асмера было здесь, под землей, где все еще были спрятаны ответы, на мучившие его вопросы. И он твердо намеревался найти их.

Прислушавшись, Асмер услышал только тишину и едва различимый на ее фоне шепот. Это был уже хорошо знакомый ему голос. Голос того, что скрывалось в глубинах. Он все еще пытался проникнуть внутрь головы Асмера сквозь поставленную им преграду.

Теперь можно было снять засов и впустить в разум шепот, звенящий перезвоном тысячи колоколов и переходящий в громкий и отчетливый говор. Сначала он кричал, затем лишь недовольно говорил, но почувствовав, что Асмер не сопротивляется, а, наоборот, подчиняется, затих, стал нежным и ласковым.

И темная фигура, безвольная кукла, что всецело подчиняется хозяину, направилась на его зов, направилась вглубь подземной крепости, владыка которой призывал своего слугу на аудиенцию.

Где-то внизу, под ногами, раздался хруст костей давно успевшего сгнить трупа крысы, а сразу после него мерзкое чавканье остатков жизнедеятельности еще живых его сородичей.

Коридор изменился. Гладкие неопрятные стены сменились сотами огромного улья, где, однако, вместо пчел в сотах располагались человеческие и другие более крупные и более массивные черепа, а хруст костей грызунов под ногами сменился хрустом людских останков, звуки дробления которых были гораздо более мелодичными. Чавканье же вовсе прекратилось, будто мыши и крысы тут совсем не гадили, ограничившись лишь верхними коридорами