– Что же ты наделала, девонька? – с укоризной спросил он Марининым голосом.

– Прости меня, мамочка, я не нарочно, – ответила Дарья. И солнце взошло. Первый свет растёкся янтарным теплом по её жилам, и она впервые вдохнула после смерти.

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Женя перестала накачивать воздух в манжету и ослабила клапан на резиновой груше. Она наблюдала за стрелкой тонометра и вслушивалась через рожки фонендоскопа, когда появится пульс.

– Давление низкое, – обронила она и с треском расстегнула манжету.

– Второй день без сознания, – гулко сказал отец из того самого угла, где раньше стояло чудовище, но теперь твари не было, через узкое оконце лился солнечный свет.

– Раны я перевязала. Серафим о ней хорошо позаботился. Слава Богу воспаления нет, но уж очень много крови она потеряла, вот и ослабла, потому и проснуться не может. Сон ей будет на пользу.

Женя встала с кровати и собрала разложенные лоскуты и лекарства. Левая рука её плохо слушалась, и она больше работала правой. Но ведь её не может быть дома. Она умерла, убита Навью. Дарья своими ушами слышала, как ратник рассказывал про нападение чёрных волков. Значит, она ей всё-таки снится.

– Отче, дозволь поговорить с тобой. В пути мы нашли ценное знание.

Вместо ответа отец обнял её. Так они и стояли, обнявшись. Как долго он не обнимал так Дашутку.

– Без тебя я бы совсем остался один, – прошептал он Жене. И сердце Дарьи обдало холодом.

Суженый мой, ряженый. Мне судьбой предсказанный. Явись передо мной… Суженый мой, ряженый. В час ночной загаданный. Приснись мне под луной…

Под низкими сводами тёмной избы пахло сырым цементом и разопревшими брёвнами. За маленьким оконцем плясали язычки пламени. Дарья смотрела на грязное стекло и не могла взять в толк, откуда огонь появился. В избу тем временем проник запах дыма. У неё перехватило дыхание, она зажала рот с носом ладонью. Дым загустел, она сильно закашлялась и кинулась прочь от окна. Долгополая одежда затлела. Огонь жалил ноги, поднимался по платью, вспыхнули волосы. Дашутка налетела на низкую дверцу, вцепилась в ручку, толкнула, но выход чем-то крепко подпёрли. Огонь охватил стены, облизал потолок, кожа Дарьи начала вспухать волдырями, и она закричала, как вопит лишь обречённый на мучительную смерть человек.

Она вопила и наяву, когда очнулась в постели. Её дом не горел, разве что фитилёк на почти растаявшей свечке. Но пожар из кошмара казался настолько реальным, что ещё долго она не могла понять и кричала, пока сильные руки не встряхнули её и не привели в чувство. Отец заставил её посмотреть на себя. От его холодного взгляда душа Дарьи сжалась под рёбрами, как испуганный морозом котёнок. Она бросилась на шею к отцу и залилась горьким плачем.

– Отче! Спаси меня! Отче!

Отец гладил её по растрёпанной голове, внимательно слушал её бормотания и всхлипы. Всё, чего Дарья боялась, всё, что так долго хранила в тайне, она одним духом высказала ему.

– Илья ни в чём не виноват! Это всё чудище, чудище! Оно за мной ходит: зубы с желчью, кожа с коростой, глаза дикие, морда паршивая! К горлу моему тянется, если молиться не буду! Молилась и помогало, а теперь и молитвы не помогают! Одна рукавичка спасала, злой взгляд меня не касался! Это не сон! Не сон! Чудище есть, отче! Отче, поверь мне, спаси!

– Это оно, твоё чудище руку тебе изрезало? – аккуратно спросил отец, и Дарья вмиг замерла. На ней одна ночная сорочка, рука перетянута пожелтевшими лоскутами, пожар ей только приснился, но она чуть сама же себя не оговорила.

– Никто не резал меня, – отстранилась она от отца, ощущая, как холодеет лицо.

– И Илья, значит, не резал? Зря в подвале сидит? Не виновен? – наклонился он ближе.

– Не виновен! Не резал он! – встрепенулась Дашутка. Ради Ильи она была готова признаться в любом.

– Выходит, случайно порезалась?

– Да, случайно! Сама! – Дарья ухватилась за это, но осеклась, ведь глупо повторять за отцом его же догадки. Она сбилась и, кусая губы, замолкла совсем.

– Ну что ж… – вздохнул он после её затянувшегося молчания, – раз сама и случайно порезалась, то греха здесь, конечно же, нет.

Он достал и поставил на тумбочку возле кровати откупоренную бутылку. Дашутка перепугано отвела взгляд.

– Хорошее вино, – сказал он. – Серафим в тайнике берёг, наверное, передал тебе на хранение. Зачем же добру пропадать...

Он выдернул пробку и поднёс к губам горлышко. Дарья с воплем повисла у него на руках, так что бутылка выпала из ладони и покатилась по полу.

– Отче, не пей! – зарыдала она. – Христом-Богом молю, не пей!

– Отравить его вздумала! – швырнул её на постель отец и навис так, что Дарья как дышать позабыла. – Говори! Своей кровью его опоить захотела? Для этого руку порезала? Колдовала – кто научил?!

Дашутка закрыла руками лицо, лишь бы спрятаться от его сверлящего голубого взгляда. В памяти пронеслись встречи с Мариной, гадание на судьбу в мёртвом тепле, кровавое колдовство; и ужас захлестнул её душу. Хотелось тотчас провалиться под землю, уйти в темноту, исчезнуть и зализывать раны, пока про тебя не забудут. Дарья вдруг выгнулась и закричала не своим