Женя стояла возле высокого застеклённого окна и прижималась лбом к его холодной поверхности. Кажется, у неё поднимался жар, сильно ныло раненое плечо. За окном ветер раскачивал и хлестал серый свет голыми ветвями вербы, стекло в раме вздрагивало. Женя медленно приподняла руку и коснулась подушечками пальцев трепещущей ледяной глади. Она почувствовала с какой силой жизнь весны борется с Зимней стужей. Казалось, дрожало не только стекло, дрожали сами стены, сама земля, дрожало всё внутри Жени. Она отнялась горячим лбом от окна и отошла глубже в библиотеку, где обычно несла своё послушание вне поездок.

Женя шла между шкафов с номерами, вдоль полок, на которых втиснулись плотные ряды папок, хранились стопки тетрадей, приклеенные к фанере или картону схемы, подшивки древних газет, тома с растрёпанными корешками, кипы разобранных и рассортированных по датам журналов. Она достала альбом, который начала заполнять ещё совсем юной девчонкой. Сухие листы рябины, засушенные первоцветы и васильки, приклеенные на самоварный клей. На каждый альбомный лист, украшенный её ровным почерком, ушёл не один тихий вечер в светёлке, когда она не знала ещё ни горькой жизни, ни дышащей в лицо смерти. На последней альбомной странице её взгляд задержался на вырезке из журнала – высокие синие горы, уходящие в безоблачно-чистое небо. Женя коснулась картинки, как недавно касалась стекла. Ей почудилась дрожь и всё та же стужа, снисходящая с щербатого тела гор и стелющаяся по пустынным равнинам. Она отняла и потёрла озябшие пальцы, пытаясь согреть их.

Альбом вернулся на полку, к тем знаниям, которые Женя нашла за стенами Обители, услышала и записала из рассказов оседлых и пилигримов в дорожные дневники, пусть порой они были лишь сказочными небылицами.

Среди шкафов втиснулся на столе собранный из разных старых частей компьютер. При нажатии кнопки старта он не включался. Спустя десять-пятнадцать минут на передней панели начинал блестеть индикатор. Если Женя выключала питание и затем включала компьютер снова, то, милостью Божьей, компьютер взвывал по-звериному, и система с трудом загружалась.

На затылочной части обретённого шлема Женя отыскала порты для подключения кабелей. На лицевую часть должен был опускаться затенённый визор, но теперь он разбился, зато на лбу блестел чёрный глазок видеокамеры.

Ей повезло, она подобрала подходящий к портам шлема кабель и подключила его к компьютеру. На виртуальном дисплее появилась таблица файлов. Часть из них затемнена, они относились к основному накопителю информации. Все доступные файлы хранились на встроенной карте памяти и помечались датой «2089», значит со времени последней съёмки прошло без малого сорок Зим.

Перед просмотром Женя решила скопировать файлы на свой жёсткий диск. Запустилась шкала выполнения. Тотчас из коридора до слуха долетел звук шагов, кто-то спешил к библиотеке. Она невольно нащупала кобуру, сердце заколотилось. С недавнего времени Женя не расставалась с оружием даже в Монастыре. Но вот шаги остановились перед порогом и в дверь, наконец, постучали.

– Молитвами святых наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – проговорил Егор.

– Аминь! – немного торопливо и с большим облегчением отозвалась она. Он вошёл в библиотеку, но не сразу увидел в глубине Женю, заставленную книгами и шкафами.

– Я здесь! – окликнула она. Лишь тогда Егор заметил её.

– Как ты? Не рано с постели и за послушание? Книгохранильница твоя не убежит, – подошёл он.

– Если все будем в праздности, то и о послушании забудем. Не спокойно мне, вот и тружусь. Скажи лучше, как там Дашутка? Очнулась?

– Ещё нет. За ней Тамара и медики из лазарета приглядывают. Как очнётся, так сразу передадут.

– Нынче все рядом, а когда ей в родительском доме плечо резали – проглядели, – горько закачала головой Женя. И всё из-за того, что в Монастыре слишком много новых людей. Он разросся, к ним съезжались на работу и на долгое поселение общинники со всего Междуречья. Раньше при строгом монастырском уставе даже маленькое преступление – редкость. Теперь же на человека напали посреди бела дня, да к тому же в родном тепле. – Неужто у нас стало хуже, чем на диких дорогах? Кто к нам в дом пробрался, пока Тамара отлучилась всего на две минуты?

– Сергей говорит, что Дашутка сама себе навредила, – осторожно сказал Егор. Женя ушам своим не поверила.

– Не может быть, ты что! Дашутка хоть и слаба и духом, и телом, но чтобы руку на себя поднимать… она ведь больше всего на свете телесной боли боится. Где мы стерпим, там она сразу в слёзы. Зачем отче на неё наговаривает, что она сама виновата? Нет, виновного нужно искать из общинников. Как тот безумец, которого вы в подвале закрыли?

– К Илье не ходи, – предостерёг Егор. – Не в себе он, Дарью зовёт, всю охрану замучил: где она, что она, как она? Просит её привести, Богом клянётся, что вреда ей не сделает, и плачет словно ребёнок.

– Ребёнок… нет уж, дети с ножами на людей не кидаются и так ловко не врут. Если он и правда Дашутку любит, то зачем этой осенью к другой свататься собирался? Люди очень уж сильно у нас изменились, Егор. Надо бы его допросить хорошенько…

– Так допрашивали.

– Ещё строже допрашивать, пока правды не скажет.

– Как же ты собираешься из него правду выпытывать? – укоризненно глянул Егор. – Мы потому и разрослись, что людям на слово в Монастыре доверяли.

Женя заметила свои сжатые до побелевших костяшек руки и вспомнила, каких страхов сама натерпелась в плену.

– Верно, Егор, извини, на душе муторно, в голове мысли не вяжутся, и больше всего страшно мне за Дашутку, – спрятала руки она. – Первейший судья над людьми – Царь небесный, дальше по власти