которому он подчинен в качестве управителя или даже своего рода «машины для получения дохода», ложатся тяжелым грузом на всю его жизнь и замораживают ее. Чем больше имущество, тем сильнее, если аскетическое жизнеощущение выдержит искус богатства, чувство ответственности за то, чтобы имущество было сохранено в неприкосновенности и увеличено неустанным трудом во славу Божию»[1589]. «Отсюда, — пояснял М. Вебер, — отделение «дела» от дома, капитала от личного имущества»[1590].

Развивая эту мысль, один из отцов основателей США Б. Франклин предупреждал: «Остерегайся считать своей собственностью все, что ты имеешь, и жить сообразно с этим…»[1591]. Мысль что частный собственник выступает только в роли управляющего общественной собственностью, отмечал С. Булгаков, звучит и в постулатах кальвинистов: «Человек есть только управляющий естественными благами, которые вручаются ему милостью Божией, он должен дать отчет в каждой песчинке данного ему богатства. Мысль о существовании обязанности человека по отношению к вверенному ему имуществу, о котором он печется как служащий, как управитель или просто, наконец, как машина для приобретения, всей своей тяжестью ложится на жизнь…»[1592].

Протестантская реформация за несколько веков создала и утвердила на Западе новые моральные нормы, и принципы, соответствующие капиталистическому строю. «Во всех странах одинаково — в Голландии, в Америке, в Шотландии и в самой Женеве — социальная теория кальвинизма, — отмечал этот факт Р. Тауни, — прошла тот же процесс развития. Она началась как опора авторитарной регламентации. И она стала главным двигателем почти утилитарного индивидуализма»[1593]. «Индивидуализм, уходящий корнями в христианство и античную философию, впервые получил полное выражение в период Ренессанса и положил, — подтверждал один из апостолов либерализма Ф. Хайек, — начало той целостности, которую мы называем теперь западной цивилизацией»[1594].

Переход к утилитарному индивидуализму был связан с тем, что «пеленки протестантизма» становились все более тесны для капитала. «Капиталистическое хозяйство не нуждается более в санкции того или иного религиозного учения, — пояснял М. Вебер, — и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь (в той мере, в какой оно вообще ощутимо) такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства. «Мировоззрение» теперь, как правило, определяется интересами торговой или социальной политики. Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице. Однако все это — явления той эпохи, когда капитализм, одержав победу, отбрасывает ненужную ему больше опору»[1595].

Уже в 1812 г., отмечал немецкий философ В. Шубарт, «когда Лаплас послал свою «Небесную механику» Наполеону…, он сопроводил ее гордым замечанием, что его система делает излишней гипотезу о Боге. Это то, к чему, в конечном счете, неудержимо стремилось европейское развитие с XVI века: сделать Бога ненужным. Уже Декарт охотно обошелся бы без Него, что справедливо подчеркивал Паскаль. Самому стать богом — вот тайное стремление западного человека, то есть повторить творческий жест Бога, заново перестроив мир на принципах человеческого разума и избегнув при этом ошибок, допущенных Божественным Творцом. «Если бы боги существовали, как бы я вынес то, что я — не бог? Значит, богов нет». В этих словах Ницше выболтал тайну Европы»[1596].

Постепенно изживал себя и аскетизм: «По мере того, как аскеза начала преображать мир, оказывая на него все большее воздействие, внешние мирские блага, — отмечал М. Вебер, — все сильнее подчиняли себе людей и завоевали, наконец, такую власть, которой не знала вся предшествующая история человечества. В настоящее время дух аскезы… ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе»[1597]. «Там, где растет богатство, в той же мере уменьшается религиозное рвение…, — причина этого, по словам М. Вебера, заключалась в том, что вначале — повсеместно методисты становятся прилежными и бережливыми. Их имущество, следовательно, растет. Вместе с тем растут и их гордыня, страсти, любовь к плотским мирским утехам и высокомерие. В результате этого сохраняется лишь форма религии, но дух ее постепенно исчезает»[1598].

«Капитализм, — приходил к выводу Н. Бердяев, — есть практический атеизм»[1599]. «Современность так спокойна в своем атеизме, что в спорах о Боге уже нет необходимости», — подтверждал немецкий философ Ф. Маутнер, накануне Первой мировой войны[1600]. «Что касается современного капитализма, — подтверждал в 1925 г. Дж. Кейнс, — то он совершенно нерелигиозен. Он не имеет внутреннего единства, как и сильного общественного духа; чаще всего — хотя и не всегда — это просто масса людей, имеющих собственность и алчущих ее. Подобная система, что бы выжить, должна развиваться не умеренно, а по нарастающей»[1601].

Православие

Именно религиозные распри погубят русскую империю; вы завидуете силе нашей веры оттого, что судите о нас понаслышке!!!

А. Кюстин[1602]

Религия имела в России совершенно особое значение, несравнимое с тем, которое она приобрела на Западе: русским, «чтобы не погибнуть, надо было крепко держаться за веру»[1603]. Причиной тому, прежде всего, были крайне жесткие природные и географические условия страны, говоря о которых, Р. Чанселлор, первый англичанин, прибывший в Россию (в 1553 г.), писал: «По моему мнению, нет другого такого народа под солнцем, у которого были бы такие же трудные жизненные условия… Я не знаю такого края вокруг нас, где человек и животное выдержали бы все это»[1604].

Жесткие природные условия России, утверждал А. Кюстин, делали ее «непригодной для общественной жизни»[1605] и даже, по словам П. Чадаева, были вообще не предназначены «для жизни разумных существ»[1606]. Крайне суровые внешнеполитические, климатические и географические условия России делали невозможным накопление необходимого для ее развития капитала, преодоление этих естественных и почти непреодолимых материальных преград, во имя становления цивилизации, требовали такого преобладания духа над плотью, такого отказа от мирских благ, какого не знал Запад. Слова Ф. Тютчева, что «в Россию можно только верить», не являлись литературной гиперболой[1607].

Подчеркивая ту особую роль, которую в этом деле сыграла православная церковь, П. Столыпин с трибуны Государственной Думы отмечал, что она «дала жизнь нашему государству, и принесла ему неоценимые услуги»[1608].

В основах создания русского государства лежал сильный духовный элемент, подтверждал Р. Чанселлор: «Они соблюдают законы греческой церкви с таким рвением, подобного которому и не слыхивали. В их церквях нет идолов, только нарисованные иконы, чтобы не нарушать Десять заповедей, но к своим нарисованным идолам они относятся с