открылась и в палату вошёл Шершенёв. Глава контрразведки «Объекта 80» был одет, как обычно, в чёрную униформу своего ведомства, на плечи накинут белый халат, в руках мужчина держал какие-то бумаги, помещённые в защитный файл.

– Как он? – спросил Арсений.

– Да, всё также.

– Ладно. Михаил, пройдёмте в ваш кабинет, есть важный разговор.

Некрасов встал и последовал за Шершенёвым. Снаружи дверь палаты охраняли двое сотрудников ФББ. Рядом с ними стоял какой-то незнакомый Михаилу мужчина в тёмно-синем костюме-двойке и белой рубашке. На вид ему было около сорока. Как только Арсений покинул палату, этот незнакомец присоединился к ним. Проходя мимо поста дежурной медсестры, главврач сказал ей: «К Радееву отправь Евсенко, пока я буду отсутствовать».

Добравшись до кабинета на четвёртом этаже, Некрасов отрыл ключом замок и впустил своих гостей. Когда дверь закрылась, Арсений начал:

– Михаил, знакомьтесь: Леонид Афанасьевич Штрассберг – временно исполняющий обязанности главы лабораторного комплекса «Объекта».

– Здравствуйте, – сказал Михаил.

– Приятно познакомиться, – пожал руку Леонид.

– Я собрал вас здесь для обсуждения вопроса о проведении хирургической операции нашему гению-беглецу, Артуру Фёдоровичу. Но для начала, Михаил, вы должны будете подписать эти соглашения об ответственности за разглашение гостайны.

– А разве…– начал было Некрасов.

– Это для особого допуска. Вы пока с таким не сталкивались. Иначе я не смогу обсуждать эти вопросы с вами.

– Хорошо, – доктор завизировал бумаги ФББ в указанных местах.

– Итак, – продолжил Арсений, убирая подписанные документы обратно в файл, – я поднимаю вопрос о необходимости проведения пересадки головного мозга Артура Фёдоровича. Я не могу дать ему сбежать, умереть или впасть в кому. Слишком уж он важен для того, чем занимается проект «Цербер». Наработки лабораторий, которыми руководил Радеев, позволяют осуществить нам такую манипуляцию.

– Но зачем? Что вам даст извлечённый мозг? – воскликнул Некрасов. – Думаете, если сумеете как-то обеспечивать жизнедеятельность этого органа, Радеев будет более живым, чем сейчас?

– Не совсем, – спокойно ответил Шершенёв. – Ваша задача будет подобрать специалистов, которым окажется по силам провести операцию. А как и зачем, сейчас вам объяснит Леонид Афанасьевич.

Некрасов перевёл взгляд на Штрассберга.

Глава 26. Излечение

1 год и 4 месяца до сигнала «Лавина»

Деревянный корабль разрезал носом морские волны. Взбудораженная водная стихия била в ответ по бортам судна. При каждом таком ударе на палубу обрушивались десятки литров брызг и пены. Тяжёлое, мрачное пасмурное небо казалось низким. Набухшие тучи будто держались на небосводе из последних сил, готовые свалиться в бушующую пучину с минуты на минуту.

«Последний день! Вот он – последний день!» – сама собой возникла мысль, когда на горизонте показались жуткие воронки смерчей. Их искривлённые «столбы» метались из стороны в сторону в какой-то безумной пляске. По палубе в суматохе бегали полуголые тощие, измождённые моряки: бритые головы мелькали повсюду, озябшие босые серые ноги команды корабля сливались со странным оттенком необычной древесины, из которой было сделано судно. Весь экипаж собирал воду тряпками, вычерпывал заброшенную пену погнутыми алюминиевыми кружками, тянул канаты и тросы. Вода этого разволновавшегося моря была чёрного цвета, непроглядная, мутная, с комками грязи. Вся палуба была уделана кусками тряпок, клочьями волос, очистками от овощей. Гнусный запах помоев взялся из ниоткуда и повис смрадом над бурей. Море в один миг предстало перед глазами бушующей, застоявшейся, тухлой водой.

«Капитан, капитан, куда нам? Капитан? Куда, капитан?» – заголосили хриплые, осипшие голоса. Множество бледных рук с потемневшими обломанными ногтями потянулись к его лицу, хватались за одежду, пытались разорвать, потянув в разные стороны.

«Нееет!» – беззвучно крикнул в своей голове Шершенёв и проснулся посреди ночи. Сначала появилось приятное осознание, что всё увиденное оказалось сном. Спустя мгновение он вспомнил и про ужасную реальность, с которой ему приходилось считаться. Тяжёлое заболевание, выявленное у него пару месяцев назад, мучало плоть каждую секунду бодрствования. Во сне тело продолжало страдать, но хотя бы сознание могло отдохнуть, убежать от неприятных ощущений.

Всё началось со слабости, которой Арсений не предавал большого значения и которую списывал на стресс и недосыпания. Но слабость не проходила, вне зависимости от того сколько он спал и насколько активным был день. Потом его стало постоянно знобить. Шершенёв тогда думал, что это всё грипп – через пару недель всё вернётся к норме. Через три недели ничего к норме не вернулось, только лимфоузлы увеличились. После обследования в госпитале Арсения попросил зайти в свой кабинет доктор Некрасов. С глазу на глаз Михаил сообщил «эфбэбэшнику», что дело плохо – онкология. Шершенёв потребовал от главврача строжайшим образом держать диагноз в секрете: не делать записей в амбулаторной карте и, тем более не распространяться об этом при контрразведчиках.

Некрасов сделал всё от него зависящее, чтобы Арсений получил полноценную медицинскую помощь в госпитале. Глава проекта «Цербер» очень не хотел, чтобы столичное начальство узнало о его заболевании. Казалось, что Шершенёв боялся передать курирование «восьмидесятки» кому-либо ещё больше, чем умереть. Он украдкой, в ночные часы, посещал процедуры у врача-онколога, подобранного Некрасовым. Лечение не приводило к ремиссии. Прогноз был плохим. А спустя два месяца изнуряющего лечения Арсений услышал от своего врача, что его болезнь перешла на следующую стадию.

Проснувшись, Шершенёв бесцельно провалялся в кровати до утреннего будильника. Он так и не смог заснуть: ломота в мышцах и противный небольшой жар в теле не давали сбежать от реальности в мир снов. Но и встать посреди ночи, чтобы чем-то заняться он тоже не мог: сил хватало только на то, чтобы перевернуться с бока на бок. Мерзкий, липкий пот покрывал его посеревшую кожу. Веки с трудом открывались, а сознание отказывалось исчезнуть на несколько часов, «вырезав» это время из памяти.

«Почему же это всё происходит?» – думал Арсений, лёжа в своём спальном отсеке подземного лабораторного комплекса. – «Это несправедливо! Как же неудачно всё складывается! Только-только всё стало, как я хотел, и тут это! Как глупо, как глупо. Оно точит меня изнутри, высасывает мою жизнь. Почему мою? Я же важен. Я же ничего такого вредного не делал, а угораздило! Как глупо. Они подбадривали. Подбадривали и давали надежду. Лжецы! Они знали с самого начала, что я обречён. Повезло мне только продержаться эти месяцы, не стать списанным по состоянию