здоровья. Что же будет после меня здесь? Караул! Содом и Гоморра просто! Просто в говно превратят весь проект! Никому не смогу доверить его! Они просто всё похерят! Как плохо. Когда я возненавидел так своё тело? Я всегда был с ним дружелюбен, и оно такое мне устроило! Как тупо умирать вот так, молодым! Сколько ещё не сделано и не будет сделано этими ослами! Они же просто дождевые черви по сравнению с тем, на что способен я. Почему заболел я, а не они? Как глупо. Сколько мне ещё осталось? Месяц? Две-три недели? Как же глупо!»

Дождавшись утра, Арсений направился в госпиталь, на очередную процедуру: выполнять их ночью стало невыносимо. Прежде, чем пойти к своему доктору, он поднялся на четвёртый этаж к главному врачу. Некрасов только пять минут как был в своём кабинете, только-только поставил кипятиться электрочайник. Шершенёв, открыв дверь кабинета, удивил Михаила, потому как гостей тот не ждал. Убедившись, что в коридоре никого нет и их никто случайно не услышит, Арсений начал:

– Нужно поговорить.

– Здравствуйте. Я весь внимание.

– От лечения явно нет никакого толку, я хочу изменить подход…

– Послушайте, Арсений, я уже говорил вам, что это долгая и тяжёлая борьба. На этом пути главное – не отчаиваться. Поверьте, мы делаем всё возможное…

– Разговоры отставить, – тихо, но резко оборвал медика глава «Цербера». – Я сейчас поразмышляю вслух, а вы внимайте, делайте соответствующие выводы.

Некрасов сел за свой стол, забыв про чайник. Он пытался выглядеть невозмутимым.

– Во-первых, я хочу от вас лично большей мотивации. Михаил, вы ведь не в первый раз работаете в должности главного врача в медицинском учреждении?

– Да, не в первый.

– Мы оба знаем, что начали вы это в Валуновске, за несколько месяцев до аварии на местной АЭС, верно?

– Да.

– А ещё мы оба знаем, что, когда произошла катастрофа, ваша семья покинула город в числе первых и жила на съёмной квартире в сотне километров от опасного района загрязнения. Интересно, что жили они на суммы денег, приходившие им из Валуновска, хотя родственников там не осталось, кроме вас, конечно. Но вы-то были видной личностью, приложившей все усилия для помощи пострадавшему населению. И тут ни с того ни с сего вашим близким начали писать письма медсёстры, участковый и даже двое пожарных, вкладывая деньги в конверты. Занятно, что одновременно с этим, в Валуновске, в больнице которого было достаточно препаратов необходимых для лечения лучевой болезни, эти лекарства куда-то вдруг испарились.

Некрасов молча слушал. Его лицо побледнело. «Шершень» продолжал:

– Не все, врать не буду, но дефицит был больше, чем ожидалось в такой ситуации. Потом череда смертей несчастных больных из-за недостатка лекарств, а потом долгожданная помощь с других регионов. Больше всего меня умиляет тот факт, что даже никакого разбирательства по поводу избыточной смертности на фоне дефицита лекарственных средств никто не начал. Всех как-то удовлетворила ваша история про списание нескольких партий, у которых кончился срок годности, или которые вы не смогли сохранить из-за внезапных поломок холодильного оборудования и аварийных дизель-генераторов. Может, вам местные чинуши и простили десятки смертей, щедро платя за ценный препарат и получая его в профилактических целях. А, может быть, вы и бартером не побрезговали: лекарство за услугу? И всё так гладко прошло. Все забыли. Но вот я и мои коллеги помним. Михаил? Михаил, вы со мной? Что-то вы смотрите на меня странно…

– Да-да, – выдавил из себя Некрасов. Голос его подвёл.

– Хорошо. Моё состояние ухудшается, а это плохо для «восьмидесятки» в целом и «Цербера» в частности. Но, если я умру, это будет ужасно. Для вас наступит персональный ужас: я похлопотал и добился того, чтобы мои коллеги и начальство, в случае моей смерти, получили документы, полно и подробно описывающие ту историю, о которой вам неприятно вспоминать.

– Я понял. Арсений, вы сейчас находитесь в таком психологическом состоянии, когда кажется, что весь мир…

– Молчать! Не сметь упоминать о том, в каком состоянии я нахожусь, оно мне прекрасно известно, и ты понятия не имеешь, каково это! Я вижу только один вариант решения проблемы: привлечение лаборатории «восьмидесятки».

– Что?

– Операция, я говорю об операции. То, что получилось с Радеевым, я хочу повторить, но по-другому. Есть наработки, которые помогут мне излечиться. Я так предполагаю. Вы снова подберёте команду для проведения пересадки, но уже органов существа в моё тело. Отказа не принимаю. Всё понятно?

– Да, – задумчиво ответил Михаил. Он догадывался, что глубже и глубже погружается в ту трясину, которую уготовил ему этот тяжелобольной человек, но теперь даже смерть Арсения не принесёт избавления от его пут.

Шершенёв продолжил:

– В этот раз будет небольшая репетиция: первым пациентом пойдёт подопытный из блока ТМ-1. Ошибки, которые могут возникнуть необходимо учесть и повторить пересадку на мне уже без них. Врачи, которые будут участвовать в операции не должны допустить моей смерти, иначе их будут судить за шпионаж! Объясните им это сами? Я думаю, вы справитесь с этим.

– Угу, – гулко отозвался главврач.

– Хорошо, – холодно произнёс Шершенёв. – С вами свяжутся сегодня.

После этих слов «эфбэбэшник» вышел из кабинета.

Глава 27. Приговорённый

12 дней до сигнала «Лавина»

Мёртвая мышь залезла за шиворот, её холодный хвост обвил шею.

Глеб открыл глаза, схватился руками за свой кадык.

«Сон», – мужчина ничего не почувствовал под ладонью правой руки: ни острых лапок с грязными когтями, ни шерсти грызуна. Онемевшая левая рука лежала на груди, хотя поначалу Глебу казалось, что он её тоже поднёс к своей шее. Он ничего не мог чётко видеть перед собой: изображение расплывалось. Вокруг всё было бежевым, непривычно светлым. Матрас ощущался непривычно упругим.

«Я точно не в камере. Оставили в больничке?» – мужчине показалось, что мысли вяло перетекают по голове, подобно смоле. Пролежав на кровати около получаса, Глеб почувствовал незначительное улучшение: он перестал проваливаться в сон и моментально просыпаться. Приподнявшись на койке, заключённый осмотрел пол. Бежевый цвет был и там, ничего детально глаза рассмотреть не смогли. Реальность оставалась смазанной. Глеб приходил в себя ещё несколько часов, в течение которых зрение помаленьку возвращалось в норму, конечности перестала донимать