Жаркая волна заливает ей шею и доходит до груди. Бесцеремонные слова она выслушивает с невозмутимым лицом, хотя ее тело так и зудит от нестерпимого желания дать волю своему гневу, действовать силой там, где не помогут слова. Пусть Август выигрывает все споры, которые заводит с ней. Но она все равно может разорвать его в отместку, как разорвет любого, кто скажет ей то, чего она не желает слышать.

– Да что, – выпаливает она, – ты понимаешь в любви?

Она поворачивается и уходит, чувствуя жжение в горле. Высказалась она с такой горячностью, что не осталось ни малейшего сомнения: предостережения Августа она ни в грош не ставит. И все же, пока она проталкивается по колизею, покидает его стены и углубляется в темноту улиц Саня, эхо слов Августа неотступно преследует ее всю дорогу обратно к Антону.

Глава 26

Галипэй подтягивает воротник к носу и принюхивается. Но так и не может определить, то ли ему чудится, то ли он в самом деле настолько пропах стерильной атмосферой больницы, что принес ее с собой во дворец. Он выполнял распоряжения Августа, день за днем вводил в капельницу Отты Авиа столько яда, чтобы ее сердце вскоре остановилось без какой-либо явной причины; впрочем, в Сань-Эре остановка сердца – обычное дело.

– Все сделано, – докладывает он, когда Август наконец подходит и встает рядом. Во дворце суматоха, все заняты последними приготовлениями к пиршеству. Осталось только заполнить вазы и рассадить гостей. Из дворца не посылают за цветами до последней минуты, пока не будут объявлены два финалиста: медлят, чтобы лепестки оставались свежими, а листья – зелеными и сочными. Как обычно, целыми охапками доставляют ярко-красные бутоны из провинции Гайюй, где они в изобилии растут на деревьях, свешиваясь с веток, словно «музыка ветра». Будь Галипэй рассерженным провинциалом, он срубил бы все эти деревья до последнего, лишь бы досадить дворцу.

Обращенный на него взгляд Августа пронизывает насквозь, будто он услышал не только два произнесенных коротких слова, а подслушал вероломные мысли Галипэя. В чем дело? Ведь это же он, Август, заронил эти мысли ему в голову.

– Мертва?

Мимо проходят два стражника. Через фойе движется поток, выходит слева и уходит вправо. Только Август и Галипэй стоят у деревянного стола посредине – того самого, на котором поверх бежевой скатерти установлена статуя некоего существа.

– Еще нет. Но уже скоро. Самое раннее к завтрашней ночи прекратится работа всех систем организма.

Август поджимает губы, тень нетерпения мелькает на его лице. Но, так или иначе, больше Галипэй ничего не смог бы поделать. Призвать смерть в Сань-Эре легко, но и оскорблять ее чрезмерной поспешностью не стоит.

Галипэй касается запястья Августа. Прикосновение легкое, просто подушечка пальца задевает кожу на руке принца пониже манжеты.

– Расслабься, – убеждает Галипэй. – Корона скоро будет твоей.

* * *

Осталось шестеро игроков.

Калла вертит в руках кинжал, глядя, как ярко металл бликует под искусственным светом. На телеэкране в углу закусочной начинается повтор одной из новостных передач специально для ранних пташек, и Калла сжимает зубы, кинжал замирает в ее руках. Вонзить лезвие в стол она не успевает: Антон стремительно протягивает руку и ловит ее за запястье. Другой рукой он держит ее за щиколотку заброшенной к нему на колени ноги.

– Принцесса, пожалуй, от этого стоит воздержаться.

– Ага, не вынуждай нас добывать новый стол, – подхватывает Илас. Она приближается сзади, с дымящимся чайником в одной руке и тарелкой даньта, тарталеток с яичным кремом, – в другой. Пока она ставит поблескивающие тарталетки на стол, желтый крем дрожит от каждого движения, волнами набегая на бортики из плотного песочного теста. – Вот твоя еда, Антон Макуса.

Антон поднимает бровь:

– Благодарю. Но не обязательно звать меня полным именем.

– Не за что, Антон Макуса. Угощайся, Антон Макуса.

Илас отходит, вынимая из-за уха ручку. В закусочной пусто, рабочий день только начался, поэтому Илас не удосуживается понизить голос, называя Антона по имени. Судя по виду, это ее даже забавляет.

– Не обращай на нее внимания. – Калла откладывает кинжал. – Ей нравится вредничать.

– Она напоминает мне кого-то из дворцовых фрейлин.

– Это потому, что она и была моей фрейлиной. – Калла наливает себе чаю, мельком бросив взгляд на двери закусочной, открывшиеся и впустившие компанию посетителей. Увлеченные разговором, они не бросают по сторонам даже беглых взглядов, пока вводят личные номера на турникете, так что угрозу вряд ли представляют. Простые цивилы, предвкушающие финальную битву королевских игр. – Интересно, кто прикончил Семьдесят Девятого.

Он мелькнул на экране, когда речь шла о погибших прошлой ночью, но эту смерть никому из игроков не приписали. Может, его убила его же собственная охрана, уставшая от того, что ею помыкают. Или кто-то из дворца, наконец обратившего внимание на его жульничество.

– Главное, что больше он не представляет для нас проблемы, – отзывается Антон, засовывая даньта в рот.

Но Калла только тихонько хмыкает, заглядевшись на вращающиеся у нее в чашке чаинки. Во рту у нее неприятный привкус, и не потому, что Илас разучилась заваривать чай. Шесть игроков. Если все они будут действовать так же быстро, все закончится к завтрашнему дню. А Август до сих пор не согласился на ее план. Ее время истекает.

– Пожалуй, пора нам уже избегать пингов, – говорит Калла.

Брови Антона взлетают:

– Избегать? Разве мы не хотим, чтобы все это кончилось?

– Хотим, – резко выдает она в ответ. – Но на наших условиях. Иначе мы оба попадем на арену.

Вдруг с пояса Антона слышится сигнал, его внимание переключается, и какой бы ответ ни вертелся на языке, он оказывается забытым. Антон смотрит на свой пейджер. Калла видит, как он с трудом сглатывает.

– Мне надо идти. Встретимся позднее.

Теперь очередь Каллы удивляться:

– Что, прости?

Он отцепляет от пояса пейджер и жмет кнопку, чтобы очистить экран.

– Меня вызывают в больницу. Это ненадолго. Надо проведать Отту.

Отту. Ради которой он рискует жизнью. Ради которой отказывается выходить из игры, хотя как легко было бы, если бы он самоустранился, и Калле пришлось бы вести финальный бой с другим игроком. Несмотря на все усилия, Калле так и не удается отгородиться от непрестанно звучащего в ушах предостережения Августа:

«Запомни, что я скажу, Калла Толэйми. Если речь об Антоне Макуса, это не любовь. А одержимость».

Антон выскальзывает со своего места за столиком. Калла хватает его за рукав, останавливая перед собой. На горло ей будто давит какая-то темная тень, превращая