сами дозорные могли только стрелять по ним с берега, и то, из-за дальности расстояния, без большой надежды на успех. Чтобы преградить им путь, нужны были корабли, а их так набили добычей в чаянии скорого отплытия, что на борт едва можно было взойти, не то что сражаться.

Перед изумленным Хлёдвиром вдруг вырос Ормар – в пластинчатом доспехе, с вытаращенными от возбуждения глазами.

– Дай корабль! – закричал он. – Дай нам отогнать этих репоедов, или мы без всего останемся! На наших не отплыть!

– Где Раудольв? – в ответ закричал Хлёдвир. – Плевал я на ваш полон, мне нужна моя жена!

– Я отдам тебе… половину того полона, что мы сумеем отбить! Поспешай, пока там хоть кто-нибудь остался, они их сейчас на свои лоханки посажают – и в лес!

– Хоть троллям в гору! Мне нужен Раудольв!

– Да твой Раудольв – там! – Какой-то из людей Ормара показал в сторону островка. – Его был черед в дозор идти, это он и трубил!

– Не врешь? – Теперь Хлёдвир вытаращил глаза, уже от ужаса.

– Да разрази меня Мьёльнир!

– О всемогущие асы!

Хлёдвир вскинул к небу руки с зажатым топором, потом махнул Ормару и побежал к берегу, делая знаки своим людям, чтобы подвели корабль.

Ведь если финны постреляют Раудольва со всеми его людьми, но один смертный не найдет Снефрид на каком-то из бесчисленных безымянных островков вдоль финского берега!

* * *

У Снефрид оставалась еще горбушка от той половинки ковриги, что дал ей Вебранд, но ее она решила приберечь, и чувство голода слегка отвлекало от любования заката над морем. Солнце золотой горошиной катилось в море, поджигая облака по пути. Пока перед глазами отчетливо сиял Асгард – золотые кровли, багряные стены, серый каменный вал, – так легко было вспоминать все, что Снефрид о нем узнала, и она почти забыла о себе и своем тревожном положении. Но яркое золото Асгарда постепенно темнело, переходя в багряные полосы и серые облака неба, а потом тусклая серость поглотила и багрец. Острова почернели, небо еще оставалось темно-синим, но легко было представить, как все это тонет в глухой тьме. Снефрид уже мысленно видела, как сидит на своей скале во мраке, будто одинокая чайка посреди Зева Мороков.

Она хотела было пройтись для бодрости, но живо поняла, что пропустила время прогулок: почти сразу оступилась в темноте и вернулась к своему «каменному трону». Еще не хватало подвернуть здесь ногу. Без движения тоска сделалась невыносимой. Снефрид уже не сомневалась, что ей предстоит ночь на скале: в темноте никто в море не выйдет, и ждать спасения сегодня нечего. Думая об этом, нельзя было не задаваться вопросом: что случилось? Асвард и его люди решили уйти, бросив ее на волю судьбы? Они вступили в столкновение с викингами Ормара и… с ними произошло что-то нехорошее? Снефрид нашла бы в себе мужество просидеть всю ночь на скале и поспать под сосной, но неизвестность была хуже всего. Скажи ей кто-нибудь, что утром за нею приплывут друзья, она легко смирилась бы с таким ночлегом. До утра она с голоду умереть не успеет, с плащом насмерть не замерзнет, диких зверей тут нет. Но мысли, а приплывет ли кто-нибудь хотя бы завтра? послезавтра? – терзали хуже холода и голода.

Подумав, что проявила уже достаточно стойкости, Снефрид встала и нараспев произнесла в густеющую синеву неба:

Мой милый живет на высоких ветрах,

Мой милый летает на черных крылах,

В небесном чертоге ты, я – на земле,

Зову тебя, ворон, явись же ко мне!

От жажды услышать ответ в призыве сквозила невольная нежность.

Сначала ничего не произошло. Как и в прошлый раз, от волнения замирало сердце, пока слух напряженно ловил знакомый голос, который скажет: «Я здесь!»

Однако мгновения летели, а вокруг было тихо. Снефрид огляделась… и вскрикнула: в нескольких шагах от нее горели два ярко-зеленых звериных глаза. Крупных, на высоте в половину человеческого роста.

Задохнувшись от ужаса, Снефрид вжалась спиной в каменную «спинку» своего сидения. Нет диких зверей, она думала! Но тут и правда не было никаких зверей, когда она осматривала остров при свете дня! Она обошла его не раз, но не приметила ни единого живого существа, кроме лебедей и чаек. И сосны растут не так густо, чтобы в них мог спрятаться такой огромный зверь.

Зеленые глаза закрылись. И не успела Снефрид с надеждой подумать, что ей померещилось, как опять что-то зашевелилось, и с земли поднялся кто-то живой – и ростом с медведя.

– Не бойся… – услышала она низкий грубый голос. – Я тебя не съем.

Ночной гость разговаривал так, будто не привык к этому занятию.

– К-кто ты… – Снефрид эти слова стоили не меньшего труда.

– Мой брат… Он занят. Просил меня тебе ответить.

– Хравн Черный – твой брат?

– Да. Я – Ульв Черный.

Вспомнилась избушка на необитаемом островке, двое молодых мужчин с неподвижными свирепыми лицами, что вошли из-под дождя совершенно голыми, а потом оделись и жадно накинулись на еду. Они не бросили на нее ни одного прямого взгляда, но Снефрид была уверена, что они подмечают ее малейшее движение. Их звали Ульв Белый и Ульв Черный, как сказала ей старуха хозяйка. «Старик нам не отец, – при новой встрече пояснил ей Хравн Черный, – но между собой мы все родные братья…»

– Ты – волк? – вырвалось у Снефрид.

– Сейчас нет. – Голос немного оживился, будто его хозяин приспособился к человеческому облику, и в нем даже послышалась насмешка.

– П-привет и здоровья тебе, Ульв Черный! – Снефрид не настолько еще опомнилась, но привычка выручила. – Спасибо, что отозвался… Ты ведь тоже устал, весь день бегая по свету.

– Ничего, за ночь отдохну. Чего ты хотела?

– Я хотела… – Снефрид с трудом собралась с мыслями, – узнать, где все наши люди… ищут ли меня… когда за мной приедут?

– Ищут, конечно. Они приехали бы вечером, но напали финны, чтобы отбить свой полон, и вашим пришлось с ними сражаться, вместе с людьми Ормара. Выручить Раудольва, чтобы он помог выручить тебя. А пока с ними разбирались, стала слишком темно для плавания в незнакомых водах.

– Была битва?

– Да, ну так… драчка, – пренебрежительно ответил Ульв Черный. – Битвой это не назвать. Вот видал я битвы…

Приглядевшись, Снефрид различала фигуру сидящего на скале широкоплечего мужчины с длинными, неряшливо разбросанными темными волосами. Сколько она могла разглядеть, одеждой он себя не обременял, если не считать густой, почти звериной поросли темных же волос на груди и ниже, на