К восьми часам Адам уже сидел в крошечнойкомнатке по соседству с библиотекой. Он был как на иголках, но всеми силамипытался скрыть это. Чашку за чашкой поглощал кофе, небрежно листал утренниегазеты. Парчман остался в другом полушарии, под экватором. В извлеченном изкармана листке со списком членов комиссии не отыскалось ни одного знакомогоимени. Одиннадцать абсолютно посторонних людей будут решать в течение часа егобудущее, затем быстренько проголосуют и поспешат заняться куда более важнымиделами. За пару минут до восьми в комнатку заглянул Уайкофф, пробормотал что-тоободряющее. Адам рассыпался в извинениях за доставленные неудобства.

– Чепуха! Не вешай носа!

Через несколько минут на пороге возник ГарнерГудмэн.

– Пока все идет хорошо. – Сказано это былопочему-то шепотом. – Присутствуют одиннадцать человек. Пятеро на нашей стороне.Розена поддержат по меньшей мере трое. Похоже, голоса или двух ему не хватит.

– А сам он здесь? – спросил Адам, зная ответ,но надеясь в глубине души, что дикий вепрь испустил дух.

– Еще бы. Выглядит встревоженным. Эммит неклал телефонную трубку до десяти вечера. У нас достаточно сторонников, и Розензнает об этом. – Дверь захлопнулась.

В четверть девятого председательствующийобъявил собравшимся о наличии кворума и сообщил причину внеочередной встречи:вопрос о расторжении контракта с сотрудником фирмы Адамом Холлом. Первымполучил слово Эммит Уайкофф. Поднявшись из-за стола, Эммит шагнул к стеллажу,принял непринужденную позу и не менее десяти минут расписывал собравшимся явныеи скрытые достоинства мистера Холла. Последних оказывалось больше. Со стороныможно было подумать, что Уайкофф обращается к жюри присяжных. Примерно половиначленов комиссии его слов не слышали: профессиональные юристы с головойпогрузились в собственные бумаги.

Следующим выступил Гудмэн. Гарнер кратконапомнил присутствующим о деле Сэма Кэйхолла, откровенно признал, что скореевсего казнь неизбежна, и тут же переключился на Адама. Да, молодой человексовершил ошибку, не признавшись в своем родстве с Кэйхоллом, но какая разница?Одно дело – былые грехи, и совершенно другое – конкретная ситуация сегодня. Дляклиента фирмы, жить которому осталось всего три недели, она гораздо важнее.

В библиотеке не прозвучало ни вопроса.По-видимому, удовлетворить собственное любопытство слушатели рассчитывали спомощью Розена.

За редкими исключениями, юристы обладаютотличной памятью. Стоит одному из них претерпеть несправедливость или, не дайБог, унижение – и он годами будет ждать случая, чтобы заплатить долг. Должниковв фирме “Крейвиц энд Бэйн” у Дэниела Розена хватало. На посту управляющегоРозен только и делал, что с непоколебимой решимостью множил их количество.Стиль его руководства превращал сотрудника в робкого мышонка. Розен запугивал,подтасовывал факты, лгал. Дать ему отпор было невозможно. Он оскорблял молодежьи изводил нравоучениями ветеранов. Он диктовал свои условия общественнымкомиссиям, нисколько не считался с политикой фирмы, сманивал клиентов у коллег.Теперь, на склоне лет, наступала пора собирать взращенный урожай.

Управляющий не успел проговорить и двух минут,когда его прервали. Нарушителем спокойствия оказался средних лет мужчина,приятель Эммита, увлекающийся гонками на мотоцикле. Розен степенно расхаживалпо библиотеке, как когда-то по залу суда, но внезапный вопрос заставил егоостановиться. Он все еще мысленно отшлифовывал саркастический ответ, однако тутже прозвучала новая реплика, за ней – третья. Вспыхнула перепалка.

Трое смутьянов мастерски поддерживали другдруга, тактика их действий наводила на мысль о тщательно подготовленной атаке.Не в силах противостоять разящим ударам, Розен едва сдерживал ярость. Троица жесохраняла абсолютное хладнокровие. Перед каждым лежал блокнот со спискомвопросов.

– В чем вы усматриваете конфликт интересов,мистер Розен?

– Юрист наделен правом представлять членовсвоей семьи, не так ли, мистер Розен?

– Спрашивали ли мистера Холла при приеме наработу о том, не вела ли наша фирма дел его родственников?

– Вы не хотите, чтобы общественность былалучше осведомлена о деятельности фирмы, мистер Розен?

– Почему вы считаете подобную осведомленностьнежелательной, мистер Розен?

– А вы бы попытались спасти члена своей семьиот смертной казни?

– Что вообще вы думаете о смертной казни?

– Не желаете ли вы втайне смерти мистераКэйхолла по причине его ненависти к евреям?

– Не кажется ли вам, что вы сознательноподставили мистера Холла?

Стороннему наблюдателю происходившее вбиблиотеке наверняка представилось бы весьма неприглядным зрелищем. Привыкшийодерживать блестящие победы в залах суда, Дэниел Розен был вынужден держатьответ перед какой-то комиссией. Не перед жюри. Не перед судьей. Перед жалкойкомиссией!

Отступить? Ни за что! Розен продолжал давить,голос его набирал силу. Фразы стали едкими, прозвучало несколько персональныхвыпадов, а в адрес Адама Холла высказывались откровенные гадости.

Делать этого никак не следовало. В схваткуринулись остальные, и через пять минут управляющий напоминал загнанного зайца.Поняв, что склонить большинство на свою сторону ему не удастся, Розен сбросилобороты. В обычной снисходительной манере он провозгласил несколько расхожихистин об этических принципах и недопустимости двусмысленного поведения, истин,которые всякий юрист познает еще первокурсником и которыми охотно козыряет вдискуссии, но пренебрегает во всех иных случаях.

Закончив отповедь, Розен твердым шагом вышелиз библиотеки. Память его прочно зафиксировала имена тех, кто имел дерзостьотстаивать собственные взгляды. Ничего, наглецы еще горько пожалеют о своихсловах.

Бумаги, диктофоны и записные книжки мигомисчезли со стола. На полированной поверхности остались лишь три серебряныхкофейника и дюжина пустых чашек. Председательствующий предложил голосовать.Розена поддержали пять членов комиссии, но шестеро упрямцев взяли сторонуАдама. Через две минуты библиотека опустела.

– Шесть к пяти? – переспросил Адам, глядя наподобревшие, однако все еще серьезные лица Гарнера Гудмэна и Эммита Уайкоффа.

– Как и следовало ожидать, – заметил Эммит.

– Слава Богу, обошлось, – с облегчениемпроговорил Гудмэн. – Ты мог запросто лишиться работы.

– Я должен прийти в восторг? То есть еще быодин голос, и мне пришлось бы идти на биржу труда?