– Думаешь, привезет связанного?

– Поглядим, – повторил Муромец. – Еще не вечер.

Снова он застыл на каменном коне, у которого даже грива нешелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя тотостыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал и без тоговысокие голенища щегольских красных сапог на каблуке, словно новгородец, гдедаже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь.

На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так ирастаяло. Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном лицевспыхивали попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старогоказака, но проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова снадеждой и тревогой всматривался в горячую степь.

Очень не скоро в обратную сторону снова потянулся пыльныйслед, вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами, но хмурый, издали видно.Конь шел наметом, замедлил бег за десяток скоков до Муромца, Добрыня сказал снапряжением:

– Илюша, это серьезно.

– Ты с ним не схлестнулся?

– Была мысль, – признался Добрыня, – но уж больносноровистым он показался. То, что кидает высоко булаву и ловит, – лишьсила и ловкость. Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне,держит на поясе меч, а на седле топор – это повадки бывалого воина. Запаснойконь под седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел толькокраешки, но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороныприторочены два копья, лук с полным колчаном стрел. С виду молод, хотялицо под личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке я бысказал осторожно, что он из молодых, да ранних.

Муромец нахмурился:

– Видать, придется самому размять старые кости.

Добрыня предостерег:

– Он очень силен! И быстр. Надень панцирь поверх.Кольчуга кольчугой, но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер.

– Меня латы давят, – пробурчал Илья. – Тяжело…Ладно, пусть не налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читатьумеет… тьфу!

Младшие богатыри неотрывно следили, как их старшой неспешноудаляется, невозмутимый и тяжелый, каким помнили всегда, а конь сперва елетащился, потом пошел рысью, затем перешел в тяжелый галоп, наконец понесся, каквыпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась за ним, а черная стая галокнеслась следом, что были вовсе не галки, а комья земли, выбитые чудовищнымикопытами тяжелого коня.

Завидев всадника, Илья натянул поводья. Конь, конечно же, ине подумал остановиться, не легконогая лошадка поповского сына, но скок сбавил,перешел на шаг, а остановился уж так, чтобы всадники могли оглядеть друг другас головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки.

Незнакомый поединщик сидел на черном как ночь жеребце. Самон был высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько присвистнул, зато впоясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с личиной из черной бронзы, сквозьпрорезь блистают глаза, вроде бы черные, как ягоды терна, видны слегкаприпухлые губы, но подбородок тверд, выдается вперед, с ямочкой, возле губтвердая складка.

– Гой ты еси, добрый молодец, – поприветствовалсяИлья. – Кто ты есть? С какой стати едешь на земли Новой Руси?

Всадник засмеялся, голос был чист и резок, как лезвиеновенького меча:

– Я еду куда возжелаю, старик!.. И отвечаю толькотогда, когда сам возжелаю. На своем пути сюда я встретил сорок богатырей… невам троим чета, теперь вороны растаскивают их кости.

Илья удивился:

– Что-то не вижу за тобой сорока коней! Один заводной, да ито не больно богат.

Всадник ответил резче:

– Только дурни да нищие гонятся за богатством! Главноебогатство – это наша отвага, сила рук и крепость наших мечей.Я срезал у каждого убитого левое ухо, а сейчас срежу и твое…

Илья спросил хмуро:

– А ежели я не дам свое ухо?

Всадник бросил холодно:

– До тебя приезжали двое… Я им велел прислать самогосильного, чтобы не таскать уши всякого отребья, что не знают, с какого конца замеч браться.

– У меня не меч, а булава, – сообщил Илья, –но я знаю, с какого конца за нее берутся.

– Это я заметил, – бросил всадник. – А теперьпокажи, что умеешь и пользоваться, старик!

Конь под ним внезапно прыгнул, а у всадника в руке возникдлинный изогнутый меч с широким на конце лезвием. Илья едва успел вскинуть щит,как страшный удар сотряс его всего, а рука занемела до самого локтя.

Всадник замахивался второй раз, но теперь уже булава описаластрашную дугу, метя в блистающий золотом шлем. Всадник дернул щит кверху, чудовищнаябулава ударила с таким грохотом и лязгом, что вокруг припал к земле ковыль, а внебе вскрикнула и сложила замертво крылья мелкая птаха.

Илья не поверил глазам. Его булава, что одним ударомразбивает в щепки столетние дубы, едва оставила царапину на щите супротивника!

– Ты крепок, старик, – процедил незнакомец. Судя по егоголосу, удар булавы все же потряс, даже мечом не машет, слегка отодвинулся,будто приходя в себя. – Тем слаще будет победа…

– Не хвались, на рать идучи… – ответил Илья.

Всадник коротко хохотнул:

– Я знаю, как дальше. Но ты стар, а мои руки сильны, амеч остер… Посмотрим, насколько ты в самом деле крепок!

Илья укрыл левую сторону груди щитом, шипастая булава вправой руке угрожающе свистела в воздухе, описывала круги, искала уязвимоеместо, всадник тоже уклонялся, предостерегающе выставлял щит, но теперь непринимал удары серединой щита, а старался удары чудовищной булавы пускатьвскользь, ослабляя силу удара, сам бил мечом не так сильно, но часто, стараясьизмотать, сбить дыхание, дождаться, когда руки противника ослабеют, возрастдаст себя знать, а тогда можно и ударить со всей мощью…

Грохот, лязг, стук железа по дереву и звон булата о булат,хриплое дыхание, храп коней, что тоже вошли в ярость, начали кусаться и битькопытами, пытались сбить один другого с ног…

Подсвеченная снизу красным огнем костра сторожка резковыделялась на быстро темнеющем небе. Первые звезды уже выступили, среди нихвдруг взметнулась фигура с нелепо растопыренными руками.

– Едет!.. Едет!

Алеша приплясывал, едва не вываливаясь от нетерпения черезхлипкие перила. Добрыня вздрогнул от дикого вопля, едва не спросил, кто едет,но успел прикусить язык. Прозвучало бы оскорбительно, словно не Илья Муромец иесть сильнейший из богатырей.

Сверху уже грохотали подошвы сапог, поповский сын едва некатился кубарем, выскочил ополоумевший, пешим бросился в темноту. Не скоро изугольно-черной тьмы, даже месяц скрылся за тучку, донесся стук копыт, затеммедленно выступил силуэт всадника на рослом коне. Озаренный красным костром, онсловно бы дремал, склонившись на крутую шею богатырского коня.