Мальчиков расставили по постам. Через дыру в заборе пролезливо двор, а еще пять минут спустя уже пробирались через груды досок и щебнявниз, в подвал. Ржавую железную дверь пришлось высадить ломом. Скрежет и лязг нестройнымэхом откликнулись меж темных стен, с которых свисали клочья отслоившейсякраски.

– Так, – почему-то шепотом сказал Фандорин, осветив потолокподвала.

– Северо-восточный угол – вон тот.

Архивист подошел к стене, поскреб ее ножом.

– Известняк, исконный московский известняк, – тожевполголоса сообщил он. – И кладка древняя. Так еще при Иоанне Третьемобтесывали. В Москве многие старые дома стоят на таких вот фундаментах. Растворна яичных желтках с добавлением меда, пчелиного воска, куриного помета и богзнает чего еще. Держит лучше, чем любой современный.

Николасу, которого колотил нервный озноб, показалось, чтоисторико-архитектурная лекция Максима Эдуардовича сейчас не ко времени. Магистрдобрался до дальнего, обращенного ко двору угла, поставил фонарь сбоку и взялсяза лопату. Сначала нужно было расчистить пол от мусора.

Песня про неуловимую Сулико оставила Фандорина в покое стого самого дня, когда он пересчитал окна на фасаде дома №15. Вместогрузинского фольклора к Николасу теперь привязалось стихотворение из книжки,вынутой из шкафа в кабинете. Очевидно, квартира на Киевской использовалась«Евродебетбанком» в качестве временного пристанища для деловых гостей, поэтомуподбор литературы в шкафу был специфический: всевозможные бизнес-справочники,глянцевые журналы, целых пять экземпляров «Российской банковской энциклопедии»и почему-то еще сиротливый томик серии «Мастера советской поэзии». Его-тоФандорин и перелистывал по ночам, сражаясь с бессонницей.

Стишок был прилипчивый, про предпубертатную любовь. «Хорошаядевочка Лида на улице этой живет», бормотал теперь Николас с утра до вечера ивидел перед собой не какую-то неведомую ему Лиду, а улицу Таганскую и дом №15,затянутый зеленой сеткой.

Вот и сейчас магистр размахивал лопатой в такт амфибрахию –между прочим, трехстопному, с женской рифмой, что соответствовало размеруклассического лимерика. «Он с именем этим ложится и с именем этим встает». Ритмбыл удобный, в самый раз для физического труда, и дело шло споро.

Наконец из-под мусора показались полусгнившие доски.Очевидно, в подвале когда-то жили люди, раз настланы полы.

Пришлось отложить лопаты и взяться за ломы. Вскрыли одинслой досок, за ним обнаружился другой, обугленный.

– Вот вам и пожар 1890-го, – заметил Болотников, вытираявспотевший лоб. – Ну что вы всё бормочете? Вперед, Фандорин, мы близки к цели.

Сняли и этот настил.

– Ага! – азартно воскликнул Максим Эдуардович, когда железоударилось о камень. – Каменные плиты! Я так боялся, что под досками окажетсягрунт. Ну-ка, ну-ка, расчищаем!

Поставили фонари на края ямы, образовавшейся в углу.Докрошили доски, вычерпали труху и пыль лопатами.

Угловая плита была размером примерно три фута на три.

Болотников насупился.

– Ай-я-яй. Хреново, Фандорин, здесь что-то не так. В письмесказано «в углу плита каменная да узкая», а эта квадратная. Да и, похоже,тяжеленная, вдвоем не выковырнешь – как же сынок Микита один-то справился бы?Ладно, давайте займемся швами.

Толкаясь плечами, опустились на корточки, стали расчищатьмежплитный шов. Николас морщился от тошнотворного скрежета, а сердце сжималосьот страха: неужто ошибка?

– Достаточно, – решил Максим Эдуардович. – Подцепим в двалома, навалимся. Вдруг все-таки вывернем. На три-четыре.

Фандорин уперся ногой в край проломленного деревянногонастила, вцепился обеими руками в лом и по команде рванул рычаг кверху.

Плита встала дыбом – с такой неожиданной легкостью, чтоБолотников едва удержался на ногах.

– Вот что значит узкая! – Магистр придержал плиту ипоказывал на ее ребро. – Ширина не больше трех дюймов!

Тяжело задышав. Болотников отпихнул коллегу и, подхвативплиту (оказывается, не такую уж тяжелую), отшвырнул ее в сторону. Она удариласьо брошенный лом и раскололась надвое.

– Зачем? – воскликнул Николас. – Ведь это место потом станетмузеем!

Не отвечая, Максим Эдуардович упал на четвереньки и принялсяголой ладонью выгребать из неглубокой выемки пыль.

– Светите сюда! – прохрипел он. – Ну, живей! Тут посерединевыемка. Да светите же! Я что-то нащупал!

Фандорин направил луч фонаря вглубь темного квадрата,вытянул шею, но архивист уткнулся лицом в самый пол и разглядеть что-либо былоневозможно.

– Что там?

– Выемка, а в ней скоба, – глухо ответил Болотников. – Натаких в старину крепили дверные кольца.

Приложение:

Политически некорректный лимерик, помогший Н.Фандоринуразгребать мусор в подвале дома №15 ночью 3 июля

Хорошая девочка Лида

В красавцев спортивного вида

Всё время влюблялась,

Но предохранялась,

Чтоб не было клэпа и СПИДа.

Корнелиуса крепко схватили за руки, а мужик, что возился ужаровни, повернулся. Был он низколоб, с вывернутыми волосатыми ноздрями,толстая шея шире головы. Оглядел приговоренного с головы до ног, покряхтел,шагнул ближе.

Палач! Он-то и станет сейчас терзать бедное тело несчастногорыцаря фон Дорна.

– Слово и дело, – беззвучно прошептали белые губы капитана…Государево…

Рассказать про Либерею. Что угодно, лишь бы отсрочить муку!Пускай на крюк, но не сейчас, после!

– А слушать от вас, злодеев, «слово и дело» не ведено, –сказал дьяк. – Не записывай, Гришка. От страха смертного воры много чегокричат, только веры вам нету. Давай, Силантий, не томи. Уж вечерять скоро.

Корнелиус открыл рот, чтоб крикнуть такое, от чегодопроситель навострит уши: «Знаю, где царский клад!» Но кат шлепнул его погубам молчи, мол. Вроде не сильно и шлепнул, но во рту сразу стало солоно.

– Добрый армячок, жаль короткий, – пробурчал Силантий самсебе и прикрикнул на забившегося узника, как на лошадь. – Ну, балуй!