Взял фон Дорна за плечи, кивнул тюремщикам, чтоб отошли, илегко вытряхнул преступника из куцавейки. Отложил добротную вещь в сторону,таким же манером снял с Корнелиуса вязаный телогрей. Рубашку со вздохомсожаления разодрал – зацепил пальцем у ворота и рванул до пупа. Подручные вмигсорвали лоскуты, и голый торс капитана весь пошел мурашками.

– Ништо, – подмигнул палач. – Сейчас обогреешься, потомумоешься.

Лучше быстрая смерть, чем истязание, решил Корнелиус и,пользуясь тем, что ноги свободны, ударил ката ногой в пах. Сейчас вывернуться,схватить с жаровни раскаленные щипцы потяжелее и перво-наперво гнусному дьякупо харе, потом душегубу Силантию, а дальше как получится. Набежит стража,изрубит саблями, но это уж пускай.

Ничего этого не было. Палач от удара, который согнул быпополам любого мужчину, только охнул, но не пошатнулся, а привычные тюремщикиповисли у мушкетера на руках.

– А за это я тебя, червя, с потягом, – сказал непонятноеСилантий и ткнул пленника пальцем под душу – у Корнелиуса от боли перехватилодыхание, подкосились колени.

Чтоб не брыкался, ноги ему перетянули ремешком, подтащили кдыбе. Сейчас подцепят сзади за запястья, дернут к потолку, чтоб вывернулисьплечевые суставы, а там начнут охаживать кнутом-семихвосткой и жечь железом.

Дьяк вдруг поднялся из-за стола, сдернул шапку. Вскочил имолоденький писец.

В пытошную вошли двое: первым кремлевский скороход в аломцарском кафтане, за ним еще кто-то, в полумраке толком не разглядеть, толькослышно было, как позвякивает на боку сабля.

– Указ ближнего государева боярина Артамона СергеевичаМатфеева, объявил придворный служитель и, развернув, прочитал грамотку.«Царственной большой печати сберегатель приговорил служилого немца капитанаКорнея Фондорина не мешкая из Разбойного приказа отпустить, ибо вины на немнет, о чем ему, боярину, ведомо. А ежели кто тому капитану Фондорину чинилбесчестье или обиду, того обидчика, на кого Корней покажет, заковать в железа ибить кнутом нещадно, даже до полуста раз».

Из тени вышел и второй. В серебряном кафтане, островерхойсобольей шапке, лицом черен.

– Иван… Иван Артамонович, – всхлипнул фон Дорн, еще не доконца поверив в чудо.

– Указ боярина слыхал? – строго спросил арап у дьяка. – Велируки развязать. Кнута захотел?

Пытошный дьяк, и без того бледный, сделался вовсе мучнистым.

– Знать не знал, ведать не ведал… – залепетал. – Они иименем не назвались… Да господи, да если б я знал, разве б я… – Поперхнулся,закричал. – Веревки снимайте, аспиды! Одежу, одежу ихней милости поднесите!

Матфеевский дворецкий подошел к Корнелиусу, хмуро огляделего, помял сильными, жесткими пальцами ребра.

– Цел? Поломать не успели? К службе годен?

– Годен, Иван Артамонович, – ответил фон Дорн, натягиваятелогрей от обрывков рубахи отмахнулся. – Но еще немножко, и надо бы отставка.По увечности.

Арап покосился на дыбу, на жаровню.

– Ну, я тебя на воле подожду. Тут дух тяжелый. Только недолго.Корней. Служба ждет.

Вышел.

Корнелиус помял задеревеневшие запястья. Вот так: «Вины нанем нет, о чем ему, боярину, ведомо» – и весь сказ. Нет, определенно в русскомсудопроизводстве имелись свои преимущества.

Он повернулся к Силантию, взял одной рукой за бороду, другойударил в зубы – от души, до хруста. Не за то, что палач, а за прибаутки и за«червя».

Подошел к дьяку. Тот зажмурился. Но вся злоба из капитанауже вышла с зуботычиной, потому дознавателя фон Дорн бить не стал, толькосплюнул.

Иван Артамонович ждал в санях, рядом – медвежья шуба,приготовленная для Корнелиуса.

– Быстро управился, – усмехнулся арап. – Не сильно обидели,что ли?

Капитан скривил губы, садясь и укутываясь в шубу.

– Ну их, собак. Только руки грязнить. Спасибо, ИванАртамонович. Ты меня выручил.

– Грех верного человека не выручить. – Арап тронул узорчатыевожжи, и тройка серых коней покатила по желтому снегу. – Адам Валзеров до менятолько в полдень добрался, прежде того я с боярином в царском тереме был. Какпрознал я, что тебя в Разбойный сволокли, сразу сюда. Хорошо, поспел, а то тутмастера из человеков пироги с требухой делать. Только вот что я тебе скажу,Корней. Рвение трать на солдатскую службу, лазутчиков у боярина и без тебядовольно. То во дворце подслушиваешь, то к злохитрому Таисию на двор забрался.Поумерь пыл-то, поумерь. Что мы тебя из пытошной вызволили, за то не благодари.Артамон Сергеевич своих ревнителей в беде не бросает – об этом помни. А чтоТаисий, пёс латинский, заодно с Милославскими, про то нам и так ведомо, зря тына рожон лез. Ничего, как наша возьмет, со всеми ними, паскудниками, расчетбудет.

– Как это – «наша возьмет»? – спросил капитан.

– А так. Завтра поутру придет московский народ в Кремль,большой толпой. Станут Петра царем кричать, а в правительницы царицу НатальюКирилловну. Уж ходят наши по Москве и посадам, шепчут. Федор и Иван-де слабы,немощны. Лекаря говорят, оба царевича на свете не жильцы, в правители не годны.Иди, капитан, отсыпайся. Не твое дело боярским оком и ухом быть, твое делошпагу крепко держать. Завтра будет тебе работа. С рассвета заступишь со своимина караул вокруг Грановитой палаты, там будет Дума сидеть. Стремянных икопейщиков близко не подпускай. Если что – руби их в капусту. Понял, какое тебедело доверено?

Что ж тут было не понять. В капусту так в капусту. Корнелиусблаженно потянулся, окинув взглядом белую реку с черными прорубями и малиновуюполосу заката на серебряном небе.. Жить на Божьем свете было хорошо. А чудесныйспаситель Иван Артамонович хоть и черен ликом, но все равно ангел Господень,это теперь окончательно прояснилось.

* * *

Отсыпаться Корнелиусу было ни к чему – слава богу, наспался,належался в «щели». Отдав поручику необходимые распоряжения по роте (проверитьоружие и амуницию, из казармы никого не отпускать, шлемы и панцири начистить дозеркального блеска), фон Дорн переоделся, опрокинул на ходу чарку водки – естьбыло некогда, хоть и хотелось – и в седло.