манипуляций. Потом чуть слышно вздохнула. Наверное, с этим вздохом я услышал её улыбку.

— Думаю, это сделать лучше водой, — возможно, Надэж почувствовала неловкость.

— Да, конечно, — растерянно ответил я, развернулся и поспешил к трапу.

Она последовала за мной. Мы вышли наверх. В выемке палубной надстройки стоял жестяной бак с водой. Мы пробрались к нему. На баке валялись помятые кружки. Я зачерпнул немного воды, полил ладонь и начал нежно стирать с её лица чёрные пятна. Из пассажиров никто не обращал на нас никакого внимания. Мы были как будто только вдвоём — мне так хотелось, я так чувствовал.

Наконец, её щёчки снова приобрели естественную чистоту. Она молчала, мой взгляд блуждал по её лицу. Меня охватило желание запомнить каждую чёрточку её лица: большие карие глаза, тонкие тёмные брови, светлая чёлка, выбивающаяся из растрёпанных волос, высокомерно задранный носик. Но что-то мешало запечатлеть её образ. Что-то или… кто-то. Откуда-то из глубины души чуть слышно прозвучало: «Ну, что, морячок?.. Не хотелось бы иметь другого соседа». Я встряхнул головой, сбрасывая наваждение.

— Пора прощаться, Надэж, — мой взгляд был прикован к трапу.

Она мягко взяла мою руку.

— Оставайся, Викто́р. Поплыли вместе. Ты тоже должен вернуться на родину.

Я посмотрел в её глаза. Мне так хотелось сказать «Да», но почему-то не мог. Почему? Я часто задавался этим вопросом. И сам себе объяснял: в вишистской Франции мне не было места. Я не собирался служить оккупантам или предателям, а по ночам для очистки совести заниматься «героическим» сопротивлением: развешивать гадкие стишки про фюрера и ждать освободителей. Но всё равно какое-то чувство недосказанности оставалось во мне: почему? Посмотрев на разрушенные форты, ответил:

— Я здесь нужнее.

— Ты пойдёшь под суд за организацию побега преступницы из тюрьмы, — Надэж пыталась поймать мой взгляд.

Моя ладонь сжала её пальцы, и я уверенно произнёс:

— Мы ни в чём не виноваты.

Она отвернулась, посмотрела на темную гладь бухты.

— Это глупость с твоей стороны.

Я пожал плечами.

— Скоро ты проснёшься, через неделю откроешь глаза: вокруг Париж. Всё покроется толщей воспоминания. И я тоже. Просто помни, что со мной всё в порядке, — в качестве аргумента мои губы изобразили искреннюю улыбку, но она не смотрела на меня, продолжая блуждать взглядом по воде.

Я уже хотел отпустить её руку, однако она сама сжала пальцы вокруг моей ладони.

— Подожди, — наконец, сказала Надэж. — Послушай, — она подняла глаза вверх, к небу. — Мне трудно… нет, наверно, невозможно тебя переубедить. Пусть это останется с тобой, — моя спутница начала негромко декламировать монотонным голосом:

— Прощай и прости, если что-то не так,

Корабль исчезнет в тумане, а память

Нас будет опять и опять возвращать

Туда, где уже ничего не исправить.

Победы, ошибки и радость, и грусть

Надежным узлом наши судьбы связали,

И если не встретимся больше, то пусть

Частичка надежды останется с нами.

Рассветное солнце лукавым лучом

Разбудит тебя: новый день наступает.

Корабль уплыл. Только память о нём,

Где солнечный зайчик на волнах играет.

Она замолчала, пальцы девушки продолжали сжимать мою руку, но постепенно ладонь начала освобождаться из её хватки.

— Викто́р, я буду ждать последний поезд из Марселя под часами башни Лионского вокзала, каждую субботу, — Надэж посмотрела мне в глаза, моя ладонь выпала из её руки.

«Всё-таки она очень экзальтированная личность. У полиции были основания», — усмехнулся я про себя. Грубая насмешка, промелькнувшая в голове, поставила мои мозги на место. Я прижал к её груди мешок.

— Не забудь: там, на дне лежит паёк. На первое время хватит. Потом… — я ободряюще улыбнулся. — А потом ты, как фея, будешь питаться нектаром и пыльцой.

Поцеловав её в щёки, я направился к трапу. Прежде, чем сойти на берег оглянулся назад: Надэж продолжала стоять, прижимая мешок к груди. Махнув рукой на прощание, я скатился вниз, намереваясь покинуть причал.

— Не торопись, парень, — остановили меня караульные.

Несмотря на июньскую жару, мне показалось, что мои ноздри обжёг ледяной воздух.

— Что-то случилось? — я попытался изобразить беззаботное выражение лица.

— Угу, — один из солдат мрачно оглядывал меня с ног до головы. — А где второй?

Конечно же, он имел в виду Надэж. Мой расчёт на то, что благодаря смене караула исчезновение «моего помощника» останется незамеченным, не оправдалось.

— Так я выгнал его ещё полчаса назад. Только мешался под ногами. Отдал ему инструмент и отослал в мастерские, — на моём лице отобразилось искреннее возмущение.

— Об уходе твоего помощника нам не говорили при смене, — солдат продолжал подозрительно смотреть на меня.

Я пожал плечами.

— Пойдёмте в мастерские. Увидите, что он там опять бездельничает.

— Ладно, Грег, оставь его. Знаю этого парня из мастерских, — вмешался другой англичанин. Я был несказано благодарен ему за это заступничество.

— А вдруг этот второй остался на судне, — не сдавался въедливый солдат.

— Ага, Грег, и поплывёт его мальчуган в Тулон… — рассмеялся мой защитник.

— А может, он шпион? — продолжал свои измышления караульный.

— Наш или итальянский? — его товарищи ехидно поддразнивали его.

— Конечно, макаронник, — фыркнул солдат.

— Полез шпионить за своими же союзниками-вишистами? — караульные пытались держать серьёзный вид. — Не получается, Грег.

— Тогда наш, — запальчиво ответил солдат.

Караульные взорвались в смехе.

— Ну ты, Грег, даёшь. Мастер контрразведки. Чуть не сорвал нашу разведывательную операцию, — они начали хлопать его по плечу.

Солдат чертыхнулся, посылая товарищей к дьяволу, а я, облегчённо выдохнув и попрощавшись с караульными, поспешил убраться с причала. Сев на обломки разрушенной ограды, недалеко от пристани, приготовился ждать: до полудня осталось не так много времени. Отсюда у меня была возможность наблюдать за пароходом, оставаясь незамеченным.

Время шло, я ждал. Усталость последних суток заставляла меня периодически заваливаться на бок. Острые обломки приводили в сознание лучше любого будильника. Наконец, трап подняли, двигатель запустили. Пароход направился к выходу