Цикл упадка и возрождения прошел гораздо быстрее в азиатских странах, не в последнюю очередь потому, что они смогли отказаться от привязки к доллару. Хотя этот отказ привел к обвалу валют и рынков, он же помог и взлету. После разрушительного 1998 года в начале 1999-го уже появилась надежда на восстановление: балансы счета текущих операций всех пострадавших от кризиса стран вышли в плюс. За месяцы до кризиса средний дефицит счета текущих операций в этих странах составлял 5 % ВВП. Но за год восточноазиатские экономики добились профицита в размере 10 % ВВП благодаря дешевой валюте, снижению импорта и взрывному росту экспорта. После изначального коллапса азиатские валюты перестали падать и оказались достаточно дешевыми и стабильными, чтобы обеспечить возрождение экономик. Объем производства, потерянный в ходе начавшейся в 1998 году сильнейшей рецессии, был полностью восстановлен всего за три с половиной года.

А вот в Италии, Испании и других периферийных европейских странах двенадцать лет спустя не было столь быстрого восстановления валюты. Поскольку без труда освободиться от евро было невозможно, внезапного обесценивания валюты не произошло – не было ни вынужденного резкого снижения импорта, ни стремительного роста экспорта. (В итоге евро начал падать относительно доллара, но лишь в середине 2014 года.) Единственный путь к возврату конкурентоспособности, увеличению доходов от экспорта и снижению зависимости от иностранного капитала заключался для них в болезненном решении сократить зарплаты и раздутые жалования госслужащих. Экономисты называют этот пугающий процесс затягивания поясов “внутренней девальвацией”, и в плане восстановления экспортной конкурентоспособности он дает практически тот же результат, что и девальвация валюты. Только идет внутренняя девальвация медленнее, и политически она сложнее, особенно в Европе, где у трудящихся больши́е права, потому что требует сложных переговоров с профсоюзами. Пять лет спустя после кризиса периферийные европейские страны все еще боролись за воскрешение своей экономики.

Однако следует признать: в европейском случае внешний фон был гораздо более враждебным, чем во время азиатского кризиса. После финансовой катастрофы 2008 года глобальная экономика приходила в себя самыми медленными темпами за всю послевоенную историю – в такой ситуации трудно добиваться процветания за счет экспорта. В 1998 году азиатские экономики смогли воспользоваться не только возможностью отказа от фиксации валют, но и преимуществами сильной глобальной экономики. Основным двигателем восстановления Азии стал необычайно динамичный рост экономики США со скоростью 4,5 % в год в период 1996–2000 годов и импортирование ими множества подешевевших азиатских товаров.

Поворотный момент для периферийных европейских стран наступил наконец в 2014 году, когда балансы счетов текущих операций показали признаки выхода из отрицательной зоны и перехода к профициту – то есть эти экономики стали порождать доход, достаточный для выплаты внешних долгов. В Португалии, Испании и Ирландии происходило существенное улучшение счета текущих операций – эти страны были близки к переходу в плюс. Однако в Италии и Греции было не так.

Я побывал в Греции в мае 2015 года и понял, что ее отставание вызвано тем, что страна мало производит. Сильное снижение зарплат и других расходов не привело здесь к реальному росту экспорта. Однако упавшие в Греции цены сделали страну очень привлекательной для туристов – никогда раньше я не видел столько китайцев и индийцев за пределами их стран. Но туризм приносит менее 7 % ВВП Греции, и, хотя в таких маленьких островных странах, как Багамы и Сейшелы, туризм играет ведущую роль, он никогда не вносил существенного вклада в восстановление средних или крупных экономик после финансового кризиса. Даже в Таиланде с его морскими курортами туризм давал менее 7 % ВВП во время кризиса 1997–1998 годов и сыграл ничтожную роль в восстановлении Таиланда в последующие годы.

Свобода плавающих валют помогает объяснить, почему и во многих восточноевропейских странах кризис произошел совершенно иначе. Польша и Чехия сократили зарплаты и государственные расходы, готовясь к вступлению в Евросоюз; кризис 2008 года застал их в гораздо лучшем финансовом состоянии, чем было у их более богатых соседей, но они еще не вошли в зону евро, поэтому под ударами кризиса их валюты начали падать. При том что в годы, последовавшие за кризисом, евро оставался довольно дорогой валютой, польский злотый и чешская крона стали весьма дешевыми. Такой удачный расклад помог этим странам восстановиться, особенно когда им пришлось конкурировать за покупателей экспорта с остальным развивающимся миром.

Восточная Европа выглядела очень конкурентоспособной – то есть казалась очень дешевой – по сравнению не только с Западной Европой, но и с такими соперниками из развивающегося мира, как Россия, Бразилия и Турция. В 2008–2013 годах стоимость валюты в большинстве крупных развивающихся стран за пределами Европы с поправкой на инфляцию выросла относительно доллара, а дефицит счета текущих операций увеличился в тринадцати из двадцати ведущих развивающихся стран. Среди оставшихся семи стран большинство – европейские, включая Польшу, Чехию и Венгрию. Резкое ограничение расходов сократило импорт, а дешевая валюта и снижение зарплат привело к бурному росту экспорта, включая промышленные товары. Польша – с падающей рыночной ценой злотого и зарплатами в среднем по-прежнему на 75 % ниже западноевропейских – стала ведущим экспортером всего на свете, начиная с услуг и кончая автомобилями и сельхозпродукцией. Все это помогло перевести баланс счета текущих операций Польши в плюс к 2015 году – в тот год экономика страны продемонстрировала уверенный рост в 3,5 %.

Тем не менее, поскольку престиж Польши был подмочен близостью к проблемной еврозоне, глобальные инвесторы по-прежнему обращали на нее сравнительно мало внимания. Сюда приезжало так мало иностранных бизнес-лидеров, что ни одна крупная международная гостиничная сеть не сочла нужным открыть отделение в Варшаве – а ведь это столица страны с сорокамиллионным населением, превышающей по площади следующую за ней восточноевропейскую страну в два раза. Еще одним преимуществом Польши является низкая инфляция, которая позволяет поддерживать стоимость местной валюты на низком конкурентоспособном уровне. Это сочетание, дешевая валюта и низкая инфляция, – еще более мощная и устойчивая сила по привлечению денежных потоков, чем сама по себе дешевая валюта.

Во время своих поездок в Варшаву в начале 2010-х я видел, что в старых кирпичных складах и на других модных ретро-площадках открываются новые рестораны, однако заполнены они были в основном модной молодежью и вернувшимися из-за границы. Всего за несколько лет до этого столько поляков эмигрировало в поисках работы, что фигура “польского водопроводчика” стала своего рода жупелом для антииммигрантских партий других европейских стран. Теперь же польские водопроводчики возвращаются домой, привлекаемые укрепившейся экономикой и растущим рынком труда, опирающимся на конкурентоспособную цену злотого. Поляки заново открыли Польшу. Иностранцы, вероятно, последуют их примеру. Когда-нибудь.

Девальвация сама по себе не ведет к процветанию

Если политические лидеры зачастую бывают подвержены иллюзии, что твердая валюта – символ национальной мощи, то лидеры-технократы, понимая преимущества дешевой валюты, временами впадают в обратное заблуждение: будто для укрепления экономики достаточно девальвировать валюту. Это еще одна форма вмешательства государства: фиксирование цены валюты аналогично попытке фиксировать любую другую цену на рынке и часто ведет к отрицательным результатам.