напечатанным и даже взялся за переделку рукописи по царским замечаниям, но оставил эту работу, почувствовав, что наносит поэме ущерб чрезмерный. Если бы Пушкина не удовлетворял (не вполне бы удовлетворял) итоговый вариант концовки «Онегина», он сумел бы оставить иной, «не для печати», — для опубликования в другие времена. Такая возможность обдумывалась поэтом, но была им отклонена. Пушкин был художником и законы искусства ставил выше посторонних соображений. Завершенный роман в стихах, любимое детище поэта, вполне соответствует и убеждениям, и художественному вкусу Пушкина.

В окончательном, печатном тексте, который поэт сумел опубликовать в обход «удельной» цензуры, декабристская тема все-таки сохранена — в принципиально важном звене автопортрета и в отдельном прощании с друзьями-декабристами. Несколько фрагментов: строфа III, полторы строки в IV строфе, заключительная строфа восьмой главы… Еще — намеки эпиграфа к шестой главе и 17-го примечания, некоторые другие, менее явные и броские ассоциации. Совсем немногое в сравнении с задуманным и отчасти даже написанным. И все-таки дело в принципе. Зафиксированы три этапа, вся история отношений Пушкина к декабристам. Без скупых декабристских строк концовка «Онегина» выглядела бы совершенно иначе. Наличие их означает реализацию начального замысла финала в полном объеме — пусть с неизбежными потерями, пусть не в том виде, чем предполагалось и даже пробовалось. Пушкин сумел провести в печать то, что объективно было не для печати. Опубликование в подцензурной печати, под пристальным контролем III Отделения объективно нецензурных фрагментов — гражданский подвиг поэта.

Третий этап духовного обновления героя

Как видим, судьба героя — не единственный способ воплощения общественно-политической проблемы. В сюжете декабристской темы нет — и все-таки Пушкин нашел возможность реализовать ее в печатном тексте романа. Но и проблема, как судьба заглавного героя романа связана с крупнейшими событиями истории, существует и поэтому должна быть осмыслена.

Между прочим, и Пушкин (не только его исследователи) попал в затруднительное положение, когда сделал временную подвижку в произведении с открытым временем. По первому замыслу поэта жизнь Онегина никак не проецировалась на события реальной истории. Именно поэтому вначале и нет никаких отсылок к Отечественной войне: для понимания героя они не имели бы значения. В контексте первой главы герой просто молод, возраст его указан точно: «Всё украшало кабинет / Философа в осьмнадцать лет». Онегин не мог бы участвовать в войне по малолетству; но никакой возраст не препятствовал, чтобы историческое событие формировало личность; воспитанный на преданиях об Отечественной войне Герцен был ее ровесником, воспевший героев Бородина (и поставивший их в укор новому поколению) Лермонтов был двумя годами моложе события. Но этой темы нет в начальных главах романа Пушкина, потому что герой был задуман не как общественный человек, но только как психологический тип, и герою с преждевременной старостью души было как-то безразлично, какое время на дворе.

В четвертой главе биография героя (естественно, за счет отбрасывания начала светской жизни героя в прошлое) удлиняется. Теперь героический 1812 год вошел в зону сознательной жизни героя: получается, что Онегин начал светскую жизнь в 1812 году (1820–8=1812; «очевидно, осенью, после изгнания Наполеона из России»[204], полагает С. М. Бонди, щадя репутацию героя). Ю. М. Лотман приводит факты, когда будущие декабристы вступали в армию семнадцати, шестнадцати и даже пятнадцати лет. Однако Онегин, с полным основанием замечает исследователь, «не похож на такую молодежь»[205].

Пробел в биографии героя[206], как он реагировал на события войны, заполнить невозможно: никаких пушкинских знаков для этого нет. Но все-таки, учитывая степень вероятности, не будем делать предположений, роняющих престиж Онегина, такого типа: начиная самостоятельную светскую жизнь в зоне исторического 1812 года, Онегин проявляет себя не как патриот, но всего лишь как паркетный шаркун. Надо полагать, Пушкин, удлиняя биографию героя в четвертой главе (писалось это до обнаружения заговора), по-прежнему исходил исключительно из психологических мотивировок. Он развел совершеннолетие свое и героя двумя годами; они воспринимались современниками, а полное совпадение возраста было ни к чему. Проекция судьбы героя на реально-историческое время, конкретно — на 1812 год никак не входила в творческую задачу поэта, близость начала светской жизни героя к событиям Отечественной войны оказалась случайной и не имела маркирующего характера (в этом эпизоде — и в это время — нет сверки с календарем). К тому же Онегин — не устроитель, а всего лишь участник светской жизни, а само изображение ее в романе соответствует устойчивому, обыкновенному, «мирному» характеру, ничуть не корректируется особенностями исторического (в данном случае — военного или предвоенного) времени.

Разные модели светского поведения Пушкин показал в «Романе в письмах»: «В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг, нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это всё переменилось. Французский кадриль заменил Адама Смита, всякий волочится и веселится как умеет». Понятно, какие обыкновения усваивает Онегин (вот Адам Смит достался ему по прежней моде).

С не меньшей уверенностью можно утверждать, что задача конкретизировать исторический фон при изображении героя встала перед Пушкиным, когда он оканчивал роман. Вводя в повествование тему героической Москвы 1812 года, Пушкин делает это от своего лица, в форме ассоциативного так называемого «лирического отступления». С судьбой героя авторское рассуждение никак не связано. Вносить какие-то изменения в биографию героя было бы не очень удобно: это делало бы возвращение к предыстории Онегина, поправляя ее, многократным. К слову, в черновиках седьмой главы пробовалась форма, в принципе позволявшая решить эту проблему, — Альбом Онегина. Но сохранившийся текст — это в основном лирический интимный дневник одного любовного романа героя. Размышлений на общие темы немного, приведу самое любопытное:

В Коране много мыслей здравых,

Вот, например, пред каждым сном

Молись, беги путей лукавых,

Чти бога и не спорь с глупцом.

Апелляция к здравому смыслу не подталкивает героя к активным действиям.

В повествовательном плане включение в роман декабристской темы легче всего достигалось бы сюжетно. Соответствовал ли этому предназначению герой? Об этом будет надобность размышлять, но раньше выяснилось, что этот вариант, возникавший тем не менее в сознании поэта, оказался абсолютно невозможен по цензурным условиям.

Что тут делать, как быть? В идейном плане поэт сделал упор на перекличку эпох. Он воспел героическую Москву 1812 года. Не обязательно было прорисовывать следствие, если показана причина; следствие 1812 года — 1825 год. В биографии героя аналогия не годилась. Пушкин пошел другим путем, не оглядываясь на (в общем-то, непримечательное в этом плане) прошлое героя. Но вновь подчеркнем: