мнению. Мои доводы о контрреволюционной деят[ельности] троцкизма его смешили. С кем он имел связь, он всячески в разговоре стремился увильнуть и как-то однажды сказал, что приезжал кто-то с Урала, кто именно, не сказал.

– хотя всем было понятно, что это был Кутузов. Обсудив с Бурцевым, как размножить документ, получив от него на это согласие, Энко обратился к Паукину. «Вчера Паукин мне сообщил, что он был у Энко и якобы нашел этот бюллетень и стал читать, но Энко ему подсказал, где прочитать – завещание Ленина, и Паукин его переписал». (К делу подшито письмо Ленина к XII съезду на четырех листах, переписанное карандашом рукой Паукина[563].) Читать подпольный документ Энко давала и Вевер, которая была сестрой Паукина и женой Бурцева. После прочтения документа, свидетельствовала она, «я поняла оценку т. Сталина и Троцкого как крутых фигур, которые должны между собой поладить в работе[564].

О брате жены Бурцев рассказывал в кабинете следователя охотно и подробно:

До моего ареста за 2 часа я говорил с Паукиным и выяснил следующее. Паукин говорит, что он механически выбыл из ВЛКСМ, не платя членские взносы и не посещая собрания. Был несколько лет без работы и жил на иждивении матери, периодически выезжая из Коломны. Он говорил и о том, что, работая в Мытищах, проживал у Купецких. Где он там работал, я хочу сказать – Купецкий, я не знаю. С приездом в Коломну Паукин был безработным. Потом поступил в КЦРК рабочим, по очистке монастыря, опять был безработным известный промежуток времени и, в конце концов, поступил на Коломзавод токарем. За все время он исключительно дружил с Купецкими, [я] несколько раз видел их у него на квартире».

Паукин говорил, что готовится к поступлению в вуз, и на все жаловался. «В описываемый мною период он возвращался на свое положение, что его не посылают на работу, что при советской власти также одним жить хорошо, а рабочему (как ему) жить плохо. Вот такие настроения были у него. Когда мы с женой доказывали ему его клевету, злобу <…>».

На этом документ со свидетельством Бурцева обрывается[565].

Следующая страница протокола допроса начинается с описания отношений Паукина с Вевер, явно недовольной братом: «Главным образом, жена упирала на его поведение, пьянство, <…> за что он неоднократно платил штраф. Игра в карты и гулянки по ночам. Забота о матери и т. д. не убеждала. Так было зимой. Поступив на Коломзавод, поведение его значительно улучшилось, уже не проскальзывали те реплики, которые он бросал жене». Все же Бурцев ему «не доверял и проверял его»: в один момент казалось, «что он стал исправляться». Тем не менее Паукин продолжал жаловаться, «что все же мало платят, и нет возможности учиться на работе, ибо она ремонтная и однообразная».

Бурцев помогал ему, как мог: «Я радовался, что он исправляется, и решил помочь ему. Зная, что полигону нужны токаря, я переговорил с военкомом, в то время был т. Донской, который отчасти знал его, так одно время проводил в контакте жены, и меня и знал по нашим рассказам о нем. Он дал согласие на его прием. При приеме я лично просил военкома обратить на него внимание и побеседовать с ним, вообще не упускать его из вида, что им сделано не было <…>». Затем Бурцев встретил Паукина на занятии по официальной проработке «тезисов тов. Яковлева» (нарком земледелия СССР Яков Аркадьевич Яковлев с 1929 года занимался политикой коллективизации и раскулачивания). Раз Паукин был допущен к обсуждению «дискуссионных листков», значит, он вернулся к политической активности. «С одной стороны, это обрадовало меня, что он вступил в кандидаты – значит, образумился, с другой стороны, я не поверил и кого-то из присутствующих спросил, на что получил утвердительный [ответ]». Совершая шаг вперед, Паукин делал два шага назад: «Он как-то прогулял, мне казалось, что самовольно, и я обратился к начальнику Областной лаборатории Горностаеву с вопросами, как он работает и себя ведет. Плохого он не сказал, а говорил, что, если он учился в Ф. З. У., [то] должен был бы знать больше». Бурцев просил военкома присмотреть за Паукиным[566]. Направляя родича на путь истинный, он просил и других сознательных коммунистов содействовать кто чем может. Все это напоминает действия пастыря – Бурцев хотел спасти Паукина от чистки и наказания, позаботиться о нем. Он знал, что отвечает за потерянную душу, заботился о ней. Важно было, чтобы Паукин вернулся на путь истинный, рос, просвещался. Паукин выглядел как образцовая мишень для педагогических упражнений партии: обученный пролетарий, интернационалист, комсомолец, но одновременно пьяница и гуляка, политически незрелый – бери и воспитывай.

Шефство над Паукиным оказалось не очень успешным. «Исходя из этого, я делаю вывод, что он, Паукин, определенного, твердого мировоззрения не имеет. Нет у него укоренившихся взглядов и очень легко подпался на обработку Энко. Как он его обрабатывал, я не знаю», но была «установка», что нужно использовать хозяйственные трудности «как один из самых чувствительных моментов и этим самым достичь разложения среди рабочих».

Ту же версию продвигала Вевер: «После выступления моего брата Паукина с клеветой на партию, мы с мужем Бурцевым были возмущены поведением Энко (наши предположения были, что это дело рук Энко) за втягивание в политику лиц, совершенно политически безграмотных». Вевер заявила мужу: «Если бы я знала о том, что они [оппозиционеры] собираются и где, [то] обязательно донесла [бы]»[567].

На допросе 19 октября 1930 года Паукин ухватился за спасательный круг, поддержав оценку себя как политически неграмотного: «Все мои выступления, а также моя нелегальная деятельность, о которых я говорил на предыдущих допросах и которые я осуждаю как контрреволюционные, объясняется моей политической неграмотностью, неумением правильно ориентироваться в текущих событиях и воздействием на меня Энко»[568]. Следователь, однако, знал, что оппозиционеры Паукину доверяли, что на его адрес должна была поступать «нелегальная переписка» – Энко его предупредил: «Будут приходить на твое имя письма, ты их не распечатывай, а передавай мне». От кого будет идти корреспонденция, не говорилось, но Паукин вычислил, что «письма предполагались из Сибири, кажется, из Новосибирска, но я ни одного не получал. Позднее, уже в заключении, Кутузов мне сказал, что письма должны были поступать от Голякова»[569].

Раскаиваясь, Паукин и Бурцев разглашали методы работы оппозиции. Следствие знало, что «при первых двух допросах Кутузов пытался держаться установки твердого отказа от своей контрреволюционной деятельности и на это дело склонял других обвиняемых путем переписки в камерах домзака, о чем свидетельствуют приложенные к делу обнаруженные две