ему нужно печатать. Зная его состояние здоровья и вредного труда для него, я ему сказала: «если что нужно, дай я отпечатаю», на вопрос, что печатать, он ответил: «тогда увидишь». <…> Воззвание я видела от руки написанное карандашом, подробно не читала, так как спешила по работе (сейчас не помню), бегло просматривая, я видела выдержки:

1. реальное снижение зарплаты ввиду продовольственного кризиса

2. снижение норм выработки на Коломзаводе

3. требовать обратно Троцкого.

Свидетельство Вевер заканчивалось оговоркой: «Воззвание не напечатано благодаря тому, что у меня не было времени»[582]. Раньше она говорила несколько иначе: во-первых, «я боялась последствий, что за это будет, а во-вторых, спешила на работу, не могла представить себе более точное соображение».

По показаниям Копылова, «Энко приходит вместе с тов. Голяковым и Кутузовым говорит мне что отпечатать не удалось им так как просто кто-то узнал и сообщил в ГПУ что и вызвали по этому делу Бурцева т. е. жениной сестры мужа который работает на ЦАМ-е вместе со своей женой <…> и допрашивалась от него откуда эта брошюра <…>»[583]. Какое-то время следователям было непонятно, что именно собирались размножать оппозиционеры: «Завещание Ленина», воззвание томичей или, может быть, оба документа?

Копылов знал, что «предложено было тов. Энко отпечатать в 30-ти экземплярах» именно воззвание, и не сразу понял, в чем задержка: «Пройдя несколько времени видя, что тов. Энко не приходит ко мне и не навестит меня, то меня взяло сомнение не обходят ли они меня то я в этот же день отправлюсь на квартиру у трех товарищей Энко что он дома или нет знал то, что если его нет дома, то он должен находиться в месте в лесу <…>».

Из совсем неразборчивых следующих строк можно понять, что Копылов попытался разузнать у Энко, как дела, но «узнать от прислуги что тов. Энко нет дома». (Наличие прислуги в семье рабочего не должно удивлять: это, видимо, был кто-то из младших членов или родственников семьи, сдававшей семье Энко и Вевер квартиру в сельском доме.) Пришлось использовать заранее оговоренную явку. «После окончания работы в 4 часа с рабочим поездом беру билет и отравляюсь к товарищу Энко на [станцию] черной речки [там] слезаю вместе с рабочими и отравляюсь по ранее указанному адресу тов. Энко и иду на место положения но чтобы узнать правильность места положения сторожевой будки то я спросил одного рабочего где дороги к лесному сторожу и какой даже сказал фамилию этого сторожа т. е. [нрзб.] и не дойдя до будки где проживал тов. Энко то я на дороге встретил вместе с Кутузовым и Голяковым <…>»[584].

Свидетельство Копылова одновременно опирается на факты и вымысел, оно исключает анализ мысленных процессов, не приглашает рассматривать намерения участников. Стиль свидетельства напоминает страницу из криминального романа. Перед героями стоит конкретная задача:

В это время я спросил тов. Энко как дело насчет отпечатки троцкистской брошюры то он мне ответил что ему не представилось возможности отпечатать а поэтому я ее передал тов. Голякову и Кутузову что же касается когда я спросил ее дать мне может быть я это могу то они все трое заговорили что она очень большая и отпечатывать очень продолжительное время то мы лучше ее сделаем гораздо в меньшем размере и этим закончился наш разговор и предложено было тов. Энко чтобы он по возможности навещал меня и далее была установка чтобы информировал их о своей работе в цеху. <…> Спустя несколько времени тов. Энко приходил ко мне днем и говорил мне ну что новенького нет ничего да я ответил жду новости сам так как тов. Кутузов и тов. Голяков хотели еще с некоторыми товарищами познакомить которых они обрабатывали но еще ничего не говорили мне <…>[585].

Описанные Копыловым события происходили на фоне оппозиционной вылазки Энко, когда напряжение на заводе нарастало. «Вечером 8 часов приходит тов. Кутузов и Голяков то точно также и им рассказывал Энко и после окончания информации Энко я опять спросил ну как дело с брошюрой на что я получил от тов. Кутузова и Голякова [ответ, что] брошюра наша уже запоздала а нам нужно еще выработать брошюру по рабочему вопросу а именно по снижении расценок на непосильную работу <…>». Вскоре стало ясно, что дело «не подвинулось». Через несколько дней после этого Голубков и Копылов листовку у Энко отобрали и вернули Кутузову, который предложил «во что бы то ни стало шапирограф, что дало бы возможность гораздо быстрей и больше отпечатать». После этого Кутузов совместно с Энко пытались выкрасть шапирограф в главном магазине Коломзавода. («Магазин» – это промышленный склад, где работал кладовщиком бывший троцкист Никита Панин; эта внутризаводская терминология восходит к милитаризированному языку промышленности XX века.) «Копылов хотел достать шапирограф через Панина, – разъяснял Голяков, – которого лично я не знаю и не знаком». Но на самом деле Копылов «не ходил к Панину, все время говорил, что не видит его, и вообще к этому относился с большим не желанием». Отсюда неутешительный результат: «Техника распространения не была оформлена и никому не была поручена»[586].

Изначально, объяснял Копылов, рассчитывали на дочь Панина: «После этих разговоров тов. Энко все-таки опять берет на себя миссию отпечатать тогда я опять спрашиваю его где же ты будешь отпечатывать то он мне говорит, попробую в управбюро там работает барышня по оформлению Панина то дочь оппозиционера ранее исключенного за оппозицию и с оговоркой если это не удастся то каким-нибудь окольным путем узнаю в административном отделе коломзавода будет дежурить один товарищ в ночь то в это время я сам займусь отпечатать»[587]. «О шапирографе, – отмечал Кутузов, – насколько помнится, был разговор, но кто его начал, я не помню (может быть, сам я, помню, что Копылов указал на невыполнимость такой мысли). На главный склад, кажется, Энко и указывал, но в вопросительной форме – к Копылову»: договаривайся, мол, Копылов, с Паниным сам. «Последним фактом моего далеко не „безупречного“ дела было посещение товарища Панина, – констатировал Кутузов на следствии. – От Копылова я слышал о нем хороший отзыв и теперь уже без отчетливого представления цели я решил с ним прийти и познакомиться и побеседовать, как со старым членом партии и для меня нового человека»[588].

55-летний Никита Филимонович Панин говорил о себе на допросе: «Я раньше, в 1928 г., <…> разделял оппозиционно-троцкистские взгляды, встречался с троцкистами и читал их литературу, у меня сохранилась платформа оппозиции <…> вместе с своими товарищами по Коломзаводу Пивоваровым и Копыловым иногда встречались