Слова звучат неестественно холодно. Кто-то из баронов подаёт молодой вдове руку, помогает взойти на крыльцо. Дядька ведёт за руку малолетнего княжича Вячеслава.

В приёмной зале, среди сверкания свечей, проходит пир. Коломан старается улыбаться, шутит, Ирина не отвечает на его улыбки, она поражает его своей ледяной неприступностью. Говорит ровно, невозмутимо. После, когда многие бароны удалились, она сказала ему, так же спокойно и холодно:

– Не думала, что буду вот так возвращаться в Мейсен. Там, на Руси, я нашла и потеряла свою любовь. Любила человека, а он меня предал, бросил.

– Ты говоришь о князе Ярополке? – насторожившись, спросил Коломан.

Ирина молча, со слабой улыбкой кивнула. Он смотрел ей в глаза, и видел в них горечь, видел боль утраченных надежд, и переживал вместе с ней её беды.

Ах, зачем она оттолкнула его тогда, в переходе Эстергомского дворца, зачем назвала уродцем?! Он не обиделся, на неё он просто не мог обижаться, но зачем ему, зачем этот крест – развратная жена, чужой ребёнок, насмешки, оскорбления?! А что впереди?! Или такие же, как у неё, похороны несчастной любви?! Нет, нет, надо быть выше этого! Корона Мадьярии – вот его удел, вот великая цель, достойная незаурядного ума! Насмешки? Они исчезнут, останутся одни только большие дела. Именно по ним его, Коломана, и будут судить потомки.

Он сдержался, ничего не сказал больше Ирине, велел проводить её в отведённые для неё покои, а сам до глубокой ночи сидел у печи, ворошил угли, подкладывал дрова.

Обронил через плечо лежащей в постели жене:

– Видела, какая красивая и несчастная вдова? Держись за меня, оберегай меня – и не будешь потом страдать и каяться.

Фелиция презрительно фыркнула, а Коломан вдруг подумал, как же мелко и далеко теперь от него то юношеское чувство к прекрасной девушке! Или, наоборот, мелки и ничтожны его нынешние побуждения, его честолюбивые мечты?!

Нет, нет, это не так! Ирина уедет, а корона и Мадьярия останутся. Он – будущий король, и он должен быть выше простых наивных чувств, впечатлений, переживаний. Коломану стало в этот миг казаться, что и уродство его – не что иное, как знак Божий, как доброе предзнаменование.

Он слушал шум ветра за окном, шуршание сверчка за печью, вышел из палаты в переход; сам не зная для чего, поднялся в холодную, продуваемую всеми ветрами башню. Над головой его взвилась, шелестя крыльями, птица – во тьме и не разглядеть, какая.

Стало немного жутко ходить в темноте, какие-то призрачные тени ползли по стенам, как привидения. Может, это блуждающий дух нитранского князя, убитого здесь полторы с лишним сотни лет назад по приказу его деда, мадьярского князя Жольта?[257] Бродит мёртвый князь по замку, тяжело вздыхает, обращается птицей, хочет отомстить внуку своего убийцы…

Едва не бегом воротился Коломан в покой. Запер дверь; стуча зубами от холода, вцепился рукой в задвижку; испуганно прислушивался к странным зловещим звукам в переходе. Вот с сырого потолка падают, гулко ударяя по каменным плитам, капли воды, вот стражник кашлянул на лестнице, вот мышь пискнула под чьей-то ногой.

«Хватит, довольно!» – Коломан решительно оторвал руки от задвижки, повернул горб к печи, погрелся. Ох, уж этот его горб! Нет чтобы был хотя бы маленьким, незаметным под ворохом одежд, а то ведь прямо вся спина как колесо. Он зло скрипнул зубами.

После, забравшись под одеяло, он всё продолжал прислушиваться к звукам за дверью. Чудился ему тихий шёпот, временами он погружался в сон, потом снова просыпался, снова слушал, как капает вода и как приглушённо ходят по переходам замка ночные стражники. И кто-то как будто говорил ему в ухо:

«Ты будущий король, будущий правитель Мадьярии, Коломан! Знак Божий на тебе! Жди, надейся, терпи!»

И он ждал, надеялся, терпел, отбросив прочь воспоминания и мысли о несчастной Кунигунде-Ирине. Иначе было нельзя.

Глава 63. Гриф-стервятник

Святополк сидел перед Всеволодом сухой и бледный, он заметно волновался, поглаживал перстами, на которых поблёскивали крупные жуковины, долгую бороду, хмуро озирался, словно боясь, что кто-нибудь подслушает его мысли.

Заговорил, стараясь не смотреть Всеволоду в глаза:

– Тяжело, стрый, стало мне в Новгороде. Народишко там лихой, бояре – тоже лиходеи. Слаба в Новгороде власть князева. Окрутили, обложили, как волка на охоте, грамотами леготными своими. На вече кричат непотребное, такое, что впору хоть уши закладывай. Земли, волости, угодья лесные там большие, обширные, да не мои – новгородские. В общем, стрый, натерпелся я от них, горестей полным ртом нахлебался. Словно на чужбине десять лет провёл. Сил терпеть больше недостаёт. Дай мне иную волость. Довольно, не поеду больше в Новгород!

Всеволод удивлённо присвистнул. Он со вниманием наблюдал за воровато низящим глаза Святополком, соображал, прикидывал. Ответил:

– Дай подумаю, – и долго молчал, постукивая по искусно вырезанным из рыбьего зуба подлокотникам стольца костяшками пальцев.

Он не верил Святополку, да и как можно было верить этому человеку, способному предать даже родного брата. Вспомнилась подмётная грамотка, которую, морщась от презрения и негодования, показала им с Владимиром Гида. Тогда эта грамота помогла ему вовремя пресечь крамолу на Волыни, но кто поручится, что в другой раз Святополк с такой же лёгкостью не предаст и его, великого князя, не сколотит против него соуз с теми же Ростиславичами, с ляхами, с половцами? Сговаривался же он со Всеславом, говорили даже, Смоленск ему обещал «в случае чего». Владимировы люди доставили Всеволоду в Киев вести о делишках сыновца, показали грамоту, после чего великий князь сам ездил в Новгород. Святополк отбрехался тогда: мол, в грамоте одни дела семейные. Ну, хотел пристроить племянницу, так что в том плохого? В конце концов, сотворили, как я думал, сосватали четырнадцатилетнюю Анастасию Ярополковну за Всеславова сына, Глеба Минского. Всеволод и Владимир сделали вид, что поверили Святополковым словесам, но стали постоянно посылать под видом купцов в Новгород своих людей, следя за каждым шагом лукавого Изяславича.

Всеволод знал: сидящий сейчас перед ним человек коварен, подл, малодушен. И не иначе как кто-то нашептал, насоветовал ему повести эту необычную толковню. Но кто и зачем? Думать о том не хотелось. Другое влекло Всеволода: Новгород! Он сможет перевести теперь туда кого-нибудь из сыновей. Или нет… Лучше Мстислава, старшего внука. Отроку скоро стукнет двенадцать лет, пора давать ему княжеский стол, пора мальцу привыкать к большим серьёзным делам. И если Новгород будет в руках Всеволодова рода, то тогда никакой Святополк ему не страшен. Пусть хитрит, пусть измышляет свои ковы. Но что Святополк ждёт от него?